– Так, во-первых, успокойся. Сalmer-toi, mon enfant… – произнесла она неожиданно окрепшим учительским голосом. – Мы всё сделаем по-человечески, по правилам и нас ждёт успех! Значит так… У меня только один, но основополагающий вопрос: – У тебя есть деньги?
– Есть… Тысяч сорок и ещё тридцать, если волосы продать.
– Какие волосы? – опешила Луиза Генриховна. Я объяснила.
– Хорошо… Диктуй адрес и жди врача. Компетентность и конфиденциальность гарантируются, даже не сомневайся. Только не торгуйся. Она этого не любит.
Через полчаса у калитки моего домика остановилось такси. Из него вышло крохотное человеческое создание лет восьмидесяти, в немыслимой винтажной шляпке с широкими полями. Создание было разодето в радикальные цвета скорой помощи: шляпка белая, белое же длинное платье в пол, с рюшами и с огромными оттопыренными карманами по бокам; и как выстрел в сердце – небольшой, цвета артериальной крови ридикюль на высохшей морщинистой руке, а на ногах ярко-алые кеды.
– Старуха Шапокляк! – пронеслось у меня в голове. И, действительно, вся она была какая-то колючая, востроносенькая, с гримасой ядовитой желчной иронии на узком мультяшном лице.
Старушка вошла в прихожую и, держа перед собой дряблыми лапками кровяной ридикюль, представилась: – Меня зовут Берта Самуиловна Фельдшер.
– Фельдшер? – растерялась я. – Но Луиза Генриховна обещала врача.
– Фельдшер – это не квалификационный уровень, а моя фамилия. – старушка разрезала меня острым взглядом и, рассмотрев моего внутреннего дебила, снисходительно добавила: – Бывают такие говорящие фамилии… еврейские. Не всем же быть Сидоровыми.
– Извините… – промямлила я. – Проходите, пожалуйста.
Но Берта Самуиловна не тронулась с места. Она вздохнула и, глядя мне в душу, сказала: – Для начала покончим с вопросами меркантильными. Вызов на дом, меня, как специалиста, обойдётся вам, деточка, в две тысячи рублей. Затем мои передвижения по городу на такси, лекарства, шприцы, анализы… оплачиваете, соответственно, тоже вы. Изустные выражения благодарности, уважения и восхищения – приветствуются.
– Конечно… – ответила дебил Катя и покорно пригласила врача пройти, наконец, к пациенту.
Тимур уже сидел на диване и сотрясался от кашля. Эти невольные движения отдавали ему в правый бок и заставляли мучительно морщиться. Он осторожно, обеими руками держал свою боль и смотрел на меня чужими осуждающими глазами. Стало очевидно, что я ему никто и звать меня Третья Снизу. – И, вообще… – огорчилась я. – Придумала себе возлюбленного на ровном месте, хотя видела его всего лишь три раза! Да и то, при очччень невыгодных для возникновения нежных чувств обстоятельствах.
Берта Самуиловна уселась перед диваном и щёлкнула ридикюлем. Оттуда она выудила стетоскоп, который сразу сунула себе в уши, и маленькую металлическую фляжечку. Сделав из неё пару хороших глотков, Берта Самуиловна прикрыла глаза, показывая то ли крепость, то ли вкус напитка. Затем она посмотрела на меня и сказала: – Вы наверное подумали, что я алкоголичка? И абсолютно верно подумали. Кстати, у ацтеков алкоголь разрешалось употреблять только по достижении семидесяти лет. Так что, с точки зрения ацтеков, ЗОЖ я соблюдаю. – она спрятала фляжку и, как мне показалось, невнимательно прослушала Тимура стетоскопом.
– Кто это его так? – спросила Берта Самуиловна, указывая на истерзанное тело пациента.
