Дома я никого не застал, когда вернулся из университета где-то ближе к четырем часам вечера. Отец был на работе на сутках, а мама, видимо, ушла в магазин. Но сегодня ей тоже на работу, в ночь. Поэтому-то билеты на самолет я купил так специально, и рассказать все родителям решил только в день перед вылетом, чтобы они не смогли меня остановить.
Усевшись на свою кровать, я стал думать, как буду признаваться, когда придет мама. Можно, конечно, было и молча улететь, а позвонить уже из Питера. Правда, это было бы апогеем наглости, которой меня никто не воспитывал. Пока я думал, все больше начинал волноваться, на сердце становилось неспокойно. В общем, то ли от это самого волнения, то ли от усталости за день я даже не заметил, как положил голову на подушку и отключился.
А когда проснулся весь в поту, то тут же вскочил на кровати, словно от ночного кошмара. Сердце колотилось как бешеное. «Проспал самолет. Забыл рассказать родителям», – мысли в голове крутились как заведенные. Наконец-таки додумался дотянуться до телефона и посмотреть время. Еще только начало восьмого. Выдохнул. Тем не менее времени для торжества нет, через десять минут мама должна уйти на работу. Признаваться надо либо сейчас – либо никогда. Тянуть дольше нельзя.
Выбравшись из темной комнаты, я попал в гостиную. В коридоре горел свет. Из гостиной было слышно, как мама на кухне занимается последними приготовлениями.
Я зашел на маленькую кухню. И вправду, она собирала еду на работу и была почти одета, не хватало только обуви и куртки с шапкой.
– Привет, – поздоровалась она, ничего не подозревая.
– Привет, – невнятно ответил я, во рту у меня все пересохло.
Стою еще заспанный, волосы растрепаны, глаза слезятся от яркого света. Кисти рук и кончик носа холодные, колени дрожат. Ну и как тут ей признаешься перед самым выходом? Хотя сам виноват, что сказать: дурак, не надо было засыпать.
– Мам… я это… – говорить было тяжело, в горло, будто кусок сухой земли запихали, – ночью в Питер улетаю.
В ответ тишина. Видно, что переваривает услышанное.
– Зачем? – собравшись с силами, спросила она.
– Не могу сказать. Так надо. Но вы не волнуйтесь с папой, все хорошо будет. Я через неделю вернусь. Билеты уже куплены, сейчас их никак не вернуть. Так что я лечу сто процентов.
– Почему раньше не сказал? – спросила мама с трудом удерживая твердость в речи.
– Вы бы тогда меня не отпустили. А так я уже все оплатил. Мам, мне правда надо. Только пока не могу объяснить зачем.
Ответа так и не последовало. Хотя оно и к лучшему, потому что я не смог бы снова слышать ее надломленный болью голос. Заметил только то, что у нее на глазах застыли слезы, а губы затряслись. Затряслись оттого, что я не сказал им раньше и не доверился. Оттого, что им теперь придется переживать за меня эти шесть дней и оттого, что они ничего не могут с этим поделать. Чтобы больше не видеть этого, я отвернулся и в душе стал просить ее скорее уйти на работу, иначе я рисковал спасовать. Но по-настоящему я понял их чувства только через несколько лет.
Ход с покупкой билетов конкретно на эту дату был очень ловкий, но очень низкий. А по-другому никак – не отпустили бы. Одно что мне через несколько часов девятнадцать лет должно исполниться, и я сам зарабатываю. И казалось бы, совершеннолетие дает человеку право свободы действий, но не готовыми к этому оказываются родители, а не ребенок, ставший дееспособным. Так что пока отдельно жить не переедешь, опека никогда не кончится.
