До третьей звезды - страница 18

Глеб успел заметить многочисленные вспышки телефонов, бегущих к ним через площадь людей в чёрном. «Есть!» – крикнула Люда. На мрачном фасаде здания высветилась направленная Тенгизом надпись «Свобода. Freedom». «Светло ещё, плохо видно», – успел пожалеть Глеб. Обнял девчонок и чиркнул зажигалкой.

Сержант Бродь в напряжении наблюдал за тремя вспыхнувшими факелами. Крики с площади доносились до крыши глухо, как из сельского клуба, где по выходным крутили кино, а они с пацанами высматривали неясные кадры сквозь окна с неплотно задёрнутыми шторами. Хлопки близких выстрелов звучали отчётливее. Горящие фигурки дёрнулись от точных попаданий, упали. Снимавшего провокацию урода прижали к земле добежавшие от входа опера.

«Пятый, машина!» – прохрипел в наушниках голос лейтенанта. Сержант уложил в прицел набирающий скорость чёрный минивэн, автоматически сделал поправку, выстрелил три раза бегло.

Вторая пуля попала Женьке Чернову точно в позвонок между каской и бронежилетом.

«Мерседес» докатился до тротуара, ткнулся в бордюр, остановился. Двое китайских туристов успели снять на свои телефоны мёртвые глаза совсем юного паренька, пока их грубо не оттеснили от машины русские полисмены.

Из докладной записки старшего оперуполномоченного службы опеки МГИМО капитана Шмырова.

Московский снег всегда вызывал у Нины лёгкую брезгливость. В Зареченске зима была зимой даже в ноябре. Снег носился по улицам колючий, режущий глаза и лицо, ложился на землю чистым белым ватманским листом, который разрисовывали следы прохожих. Это был честный рисунок. А здесь какая-то пошлая подделка: крупные хлопья летят по тёмному фону зданий, но затем расползаются в скользкую мокрую кашу на асфальте. И нет ноябрьской снежной чистоты, а есть ноябрьская холодная грязь. Даже ранняя зима на Звезде-2 так не раздражала, как вот такой столичный ноябрь. Даже там.

Лечинская отошла от окна, включила чайник. Только налила себе кружку свежезаваренного краснодарского – услышала, как открывается входная дверь. Геша снимал с себя мокрый пуховик, глядел весело, хлюпал отсыревшим носом.

– Здравствуй, матушка свет-Яковлевна! Вижу, чаем тут свежим в тереме пробавляются. Угощай же меня, красна девица, пирогами домашними, наливай путнику горячего али там горячительного, ибо продрог я нынче подобно псине бездомной, йоркширской. Вот пакет тебе с провиантом московским.

Геша и впрямь напоминал мокрого йоркширского терьера: маленький, мохнатый, слипшийся от погоды, но с весёлыми глазками-бусинками и ярко-красной бабочкой над зеленой атласной жилеткой.

– Натворила чего за день ненастный? Давай показывай. Нет, вначале корми меня, обиходь как-нибудь благодетеля.

– Руки мой, благодетель, – Нина забрала пакет из рук хозяина квартиры и направилась в кухню.

Пока Геша переодевался в домашнее, разогрела приготовленное ещё с утра жаркое, переложила в человеческую посуду салаты из универсамовских контейнеров, открыла бутылку красного сухого из того же пакета с провиантом.