– А обезболить? Вы забыли обезболить! – закричал Петров, но из его рта не вырвалось ни звука.
Врач склонился над Петровым с трубкой от капельницы в руках, и стало понятно, что это не врач, а Марта в своем белом халате. Она открыла рот, и там внутри оказался маленький черный динамик. Он трещал и шипел, как от помех, а потом из него раздалось:
– Привести приговор в исполнение.
Когда Петров проснулся, Марта лежала рядом, забросив на него ногу, и едва слышно посапывала. Он высвободился из объятий и сел на кровати. От странной слабости тело как будто налилось свинцом, мысли в голове путались.
– Доброе утро, – послышался сонный голос за спиной, – Выспался?
– Мне приснилось, что ты мне что-то вколола. Или это был не сон? Не понимаю.
Марта приподнялась на локте:
– Я говорила тебе, здесь многое путается. Никогда не знаешь, спишь ли ты на самом деле.
Весь день Петрова мутило. Еда казалась безвкусной, звуки – приглушенными. Мир будто находился за стеклом: смотри, но не трогай. Петров хотел было выйти на улицу продышаться, но Марта сказала, что в таком состоянии лучше оставаться дома. Она открыла окно и пододвинула к нему кресло:
– Отсюда видно реку. Когда поправишься, мы пойдем гулять на берег.
– Не знаю, что со мной, – Петров тяжело, как древний старик, опустился в кресло, – Все как будто ненастоящее. Даже ты.
– Постарайся расслабиться. Завтра тебе станет лучше.
На следующий день Петров с трудом сел на кровати. Тут же волной нахлынула дурнота. Он опустил голову и переждал. Кровь как будто превратилась в жидкий яд и теперь несла боль в каждую клеточку тела. Но особенно болела рука.
Он проверил: место на сгибе локтя покраснело, от него во все стороны расползлись алые щупальца заражения. При этом Петров точно помнил, что вчера при первом осмотре прокола на руке не оказалось.
В комнату вошла Марта с букетом ромашек в руках. Поставила цветы в вазу и зажгла свечу на тумбочке:
– Это, чтобы тебе было уютнее.
Петров покосился на картину у изголовья. Ту, где на груди у мертвого Давида лежал букет ромашек. Приподнялся на локтях, преодолевая наплывающую муть, и простонал:
– Моя рука… Мне нужно лекарство.
– Петров, с твоей рукой все в порядке. Она гниет под землей. Ее жрут черви.
Марта села на край кровати, поправив полы своего белого халата так, чтобы они прикрывали колени, и достала из кармана пригоршню мелкой клубники:
– Будь хорошим мальчиком, открой рот.
Петров зажмурился и отчаянно замотал головой, рыча сквозь сцепленные зубы:
– Я должен проснуться. Проснуться!
Когда он открыл глаза, за окнами было еще темно. Место рядом на постели пустовало. Где-то вдалеке протяжно на одной ноте выла сирена. Петров вскочил и машинально потянулся к тумбочке то ли за очками, то ли за сигаретами – годами отработанный жест, который остался с ним даже теперь, когда он не мог наверняка вспомнить, курил ли когда-нибудь и носил ли очки.
– Где я? – пробормотал Петров. – Что со мной?
На работу еще рано. Офис откроют не раньше восьми тридцати. Да и нет никакого толку строить из себя работника месяца. Тем более, что Прохоров скорее удавится, чем отметит перед администрацией чьи-то заслуги, кроме своих собственных. Значит, можно откинуться на подушки и поспать еще пару часов.
Петров выдохнул.
И вдруг что-то холодной пятерней схватило его под кадыком, перекрыло кислород. Воспоминание о Прохорове померкло, будто его и не было. Петров стал непроизвольно царапать горло, не чувствуя ни боли, ни облегчения. Перед глазами поплыли разноцветные пятна.
