Но я ни черта не делаю, потому что не могу. Как-то механически вгоняю ногти под кожу, пытаясь привести себя в чувства, завожу ногу назад, чтобы отвернуться, дать деру и забиться в какой-нибудь угол, скуля раненым животным. Мне так больно видеть эти красивые, обсидиановые глаза, эту улыбку, это лицо, возмужавшее и потерявшее прежнюю мягкость, что немеют губы, краснеют веки, щиплет обида, без предупреждения вонзающаяся десятками мелких иголок.
— Джул? — он вскидывает брови, видимо, не ожидая такой скупой реакции.
В то время как я прилагаю все силы просто для того, чтобы устоять. Жив, здоров, судя по всему, успешен.
Значит, не зря меня оставил? Теперь доволен своей жизнью?
Я хочу кинуть эти вопросы ему в лицо, однако мне страшно услышать ответ. К нему подходят трое мужчин в рабочей форме, протягивают несколько папок, и я без сомнений пользуюсь тем, что он отвлекся. Отворачиваюсь, цепляю глазами лифт, на котором мы приехали, и медленно иду к нему. Остатки гордости крошатся под ногами, ладонь тянется к кнопке вызова, двери распахиваются, приглашая внутрь, но я не успеваю даже зайти.
Меня буквально цепями обвивают сильные руки, дергают в сторону и впечатывают в крепкую, мощную грудь. Горячее дыхание обжигает щеку, тихий шепот ласкает слух:
— Я так долго тебя искал, а ты убегаешь, как от прокаженного?
Раздирает от противоречивых чувств, хочется одновременно и застыть в этом мгновении и испариться, чтобы никогда не узнавать, какова на вкус близость его тела. Жесткого, напряженного, почти каменного, что не сдвинешь.
— А зачем искал? Мог не утруждаться.
Шумный выдох щекочет затылок, и я веду плечами, пытаясь отойти, но напрасно — его пальцы впиваются до синяков, и прежде, чем я успеваю поймать момент, он подставляет ногу, останавливая закрывающиеся двери лифта, и вталкивает нас обоих внутрь. Жмет на кнопку, разворачивает к себе лицом, уже более спокойно дотрагивается до подбородка, однако это спокойствие напускное, ведь глаза выдают.
Жадно изучают.
— Ты стала такой... — наклоняется и носом ведет по щеке, будоража прерывистым дыханием, — блядь, у меня слов нет. Как с картинки, с ног сшибаешь.
— Насмотрелся? — холодно интересуюсь, прилагая титанические усилия для того, чтобы голос не дрогнул. Как магнитом тянет, и гори всё синим пламенем, но наравне с тоской гложет обида, душу выворачивает. — Отпусти.
— Не могу, — как помешанный шепчет.
Какой же лицемер…
— Почему? — кривлю губы в ухмылке. — Семь лет назад же получилось.
Кадык нервно дергается, глаза темнеют — в них читается напряжение. Мужчина сжимает челюсти, отчего на его щеках проявляются желваки, и хрипло цедит, не ослабляя хватку:
— Об этом хочешь поговорить? Серьезно?
— На правду не обижаются, Тео.
Он злится, а у меня пульс стучит в висках, причем с такой силой, что за ударами не расслышать трель лифта. Здесь душно, жарко, пахнет черным перцем с имбирем — от его кожи, от того, что я утыкаюсь ему в шею, когда Тео обеими ладонями прижимает меня к себе, выводя в коридор.
— Поговорим в другом месте, — не оставляет выбора и тащит за собой.
— Я не хочу…
— А почему? — с насмешкой перебивает, копируя мою интонацию. — Семь лет назад же хотела. И не только поговорить…
— Семь лет назад ты меня бросил!
— Солнце, я бы скорее сдох, чем бросил тебя.
— Да что ты говоришь!
— Можешь не верить. Я докажу, что всё это было ради тебя.
Не надо… строит очередные иллюзии, лжет прямо в лицо и смотрит так, словно вновь имеет право произносить мое имя, оплетать руками, держать рядом. Я вспыхиваю, как спичка, эмоции берут верх, и ладонь поднимается сама собой. Кожу тут же обжигает болью, но Тео не дергается, принимая наверняка позорную пощечину.
