Сулем шел на все, чтобы сделать ее жизнь легче и как можно больше времени, насколько позволяла его работа, проводить вместе.
Они старались скрывать свои отношения, но по лагерю все равно поползли слухи. Некоторые арестантки начали с открытой неприязнью смотреть на Габриэллу. Среди них оказались и малышка Ли, с которой они раньше довольно близко общались. Продолжала ненавидеть ее и Дерна. Если Би попадала на работы под ее надзором, та использовала ее до изнеможения. Нагрузку в бригадах хозработ распределяли надзиратели, и Дерна с наслаждением не давала ей продыху. Оставаясь при этом сдержанно-вежливой.
Вот и сейчас Би стояла посреди хлева, который с утра убирала в одиночку. Ей разрешили прерваться на обед и подняли обратно, как только она отложила ложку.
Посещение домика тоже сорвалось. Как только она собралась сбегать к сыну на положенные 15 минут, Дерна перегородила ей путь:
– 320-я, куда?
– У меня перерыв должен быть сейчас на кормление ребенка…
Надзирательница оскалилась своей самой жуткой улыбкой.
– Перерыв для тех, кто выполняет норму работ. А ты свою до сих пор не сделала.
– Одной сложно сделать норму на таком большом объекте, —попыталась возразить арестантка.
– Ты чем-то недовольна? Можешь подать на меня жалобу господину интенданту. Говорят, твои жалобы до него доходят быстрее остальных. Видимо, идут особой дорогой. Только сначала ты вылижешь здесь все так, чтобы было чище, чем в медблоке.
Би опустила глаза и снова взялась за грабли. С грустью она подумала о своем малыше. Наверняка Илиас сейчас плачет и отказывается спать. Мальчик уже привык, что мать приходит к нему в определенное время и как крошечный часовой, в обнимку со своей лошадкой, всегда ждет ее у дверей. А еще как назло пятница. Вряд ли Дерна вела бы себя так в какой-то другой день недели. Но именно в пятницу интендант был очень занят. Совещания, отчеты, опять совещания. Иногда он даже не успевал участвовать в вечерней перекличке. Так что надзирательница чувствовала полную безнаказанность. Понятно, что Би на нее не пожалуется, если не дура.
Габриэлла дурой не была. Поэтому, превозмогая ломящую боль в пояснице и руках, с сорванными в кровь мозолями на ладонях, продолжала делать свою работу.
А еще сегодня исполнился ровно год со смерти мамы Талли. Выгребая навоз из свинарника и таская тяжелые тачки, она весь день вспоминала арестантку, благодаря которой смогла выносить ребенка. Да и в целом выжить в этом аду. Когда Дерна придирчиво осмотрев хлев, все-таки разрешила ей уйти, на остров уже опускались холодные влажные сумерки.
Небольшое лагерное кладбище ютилось на самом отшибе, вплотную к стене, за которой шумели редкие островные сосны. Обычно если кто-то из арестанток умирал во время отбывания наказания, тело выдавали родственникам для захоронения. Каймиарцы, чтущие традиции, редко отказывались совершить последние ритуалы над усопшим. Но находились и те, кого некому из близких было проводить в последний путь. Тогда они оставались вечными пленницами острова. Как мама Талли. В полумраке Габриэлла приблизилась к ее могиле с простой деревянной табличкой с одной единственной надписью: Талли Эмбо. Присев, она прошептала универсальную молитву Богам: «Virtu viva, meabitu rondo. Virtu viva, vrtu beninturo.Virtu viva, terra arte, terra korte, terra iminobele».
«Здравствуй, моя милая. Прости, что так давно не навещала. Надеюсь ты сейчас свободна, в чертоге Богов со своим сероглазым другом. А я хожу по краю пропасти здесь. С ребенком на руках. И не вижу выхода. А еще я полюбила. Так полюбила, что страшно…» – начала она мысленный разговор с Талли.
