Дочь Мытаря - страница 11

Впрочем, звуки утробы – не звуки кашля. Мешки, наваленные сверху, скрадут их в погрузочной суете. Дэнтон отхватил от руна приличный кусок, и, прижав его ко рту, освободил спазматически дёргавшийся желудок.

Вес тюков над головой существенно уменьшился. Слава Богу, начали загружать трюм. Ну, коль ещё и головой на палубу бросят…

Всевышний не стал исполнять чашу страданий королевского агента и послал мягкое приземление на другие тюки. Дэнтон рывком откатился в сторону. Ощутив свободу, он с наслаждением вдохнул затхлый воздух трюма. После недавних мучений этот воздух казался глотком горного нектара.

Трюм был безлюден. Дэнтон забился в угол, там долго откашливался и выплёвывал изо рта шерсть. Слёзы помогли освободить глаза, но не хватало хотя бы пригоршни воды…

Нужно немного прийти в себя, отлежаться на посыпанном песком полу, – безо всяких мыслей, без единого движения, – и затем думать о дальнейших действиях.

Чувство самосохранения превозмогает все прочие чувства. После короткого отдыха Дэнтон ощутил холод, пыль на липком теле, боль в глубоких царапинах на спине и плече, зуд от укусов блох, роившихся в овечьей шерсти.

Три дня от Корка до Кале при попутном ветре… Святые мощи! А ведь нужно как-то скоротать ночь. Дождаться, пока желание уснуть повалит с ног, а дотоле высмотреть и вынюхать на этой посудине всё, что возможно.

Он пополз вдоль стен, минуя тюки и бочонки. Плыть в трюме не так уж плохо. Кроме шерсти и тканей, здесь сложены запасы питья и провизии. Это после, а сейчас…

Отыскав лестницу к верхней палубе, Дэнтон осторожно попытался сдвинуть крышку люка.

Конечно же, трюм закрыт… Над головой несколько раз протопали, ругаясь и перекрикиваясь. Воцарилась тишина, затем скрипнули шаги.

Дэнтон хотел отползти в укрытие, но понял, что в трюм никто не идёт. Португальское бормотание Васко перебил хриплый, испитый голос, говорящий по-французски:

– Где они?

– Всё к чёрту, Жако! Мальчишка в городе. Она здесь, ревёт под мачехиным присмотром.

– У дьявола в заднице я видел сопли твоей малявки! Мне нужен мальчишка. Ты говорил, что он будет на корабле!

– Эта семейка не посвящает меня в свои замыслы. Придётся тебе, Жако, дежурить в этом порту весь адвент. Он тебе нужнее, чем она – мне.

– Ой ли! Рассветное солнце мне свидетель: ты выпрашивал девчонку всеми правдами и неправдами. Теперь сам с ней возись! Уговор был: мальчишку в обмен на фитюльку. Чёрт, ну почему ты не пришвартовался в этой дыре хотя бы на закате? Мы обтяпали бы дельце ещё в прошлую ночь!

– Старина, я не слишком горюю. Моё времечко придёт, я только хотел его ускорить. Сам знаешь, как я ненавижу это воронье кодло. Они разорили меня, держат за служку. Папенька Дуарте ещё смеет издеваться! Говорит: заработаешь каперством, именьице выкупишь.

– Небось, процент разбойничий дерёт?

– Он в доле от награбленного, в приличной доле. Да что тебе говорить? Он и с твоих денежек вершки снимает.

– Ну, я на папу Дуарте не в обиде. Он мне – покупателей, я ему – деньги, а в остальном… Мне с ним детей не крестить, хе-хе, и слава Господу Всемогущему! Слышь, Васко, если тебе так этой малявки закортело, то я помогу. Дай только вернусь во Францию. Ты ведь к фламандскому берегу пойдёшь? А я следом за тобой. Сговорись с Равенстином, пошалите в германских владениях Максимуса. Я за вами урожай соберу. Идёт?

– «Прокурандо» будет прикрывать твою посудину? – в голосе Васко слышалась ирония. – Жако, иногда мне думается, что вы с папой Дуарте – дальние родичи. Ладно, уговор. Дашь знать, когда вернёшься. Идём-ка, выпьем! Тоскливо мне в сырых краях. Того и гляди, чахотка нападёт.