, еще как представляю, потому что все эти люди врали себе и друг другу, будто любовь – это хиханьки и сахарные сердечки. А на самом деле у каждого есть темная сторона. Если видишь его темную сторону и прощаешь, а он видит и прощает твою, тогда это что-то значит. – Она указала на кольцо у Ребы на груди: – Или надень, или верни. Вот тебе мой совет.
Пекарня была пуста. Наступило затишье между завтраком и обеденными толпами.
– Можно я вас прерву? – Джейн подошла к столу с миской глазури. – Мам, попробуй крем. Странный привкус какой-то.
Элси сунула палец в глазурь, лизнула.
– Выкинь, – сказала она. – Плохие белки.
– А в миске хорошо выглядели. – Джейн топнула ботинком. – Черт, мне сегодня юбилейный торт глазировать.
– Тут никто не виноват. Иногда не поймешь, пока не попробуешь, – сказала Элси.
Пекарня Шмидта
Гармиш, Германия
Людвигштрассе, 56
25 декабря 1944 года
Мама и папа наверху заворочались. Элси замела лепестки ромашки под стол, а те, что остались, положила в кружку и залила горячей водой. Как ни странно, рука не дрожала. На столе в муке лежало кольцо Йозефа.
Опять застучали в дверь, заорали.
– Что случилось? – послышался папин голос с лестницы. – Иду, иду. – И он включил свет.
Элси зажала кольцо в кулаке, и тут в кухню вбежала мама:
– Элси, что такое?
– Не знаю. Я заварила ромашку, и тут… – Она отвернулась и уронила кольцо в чашку, стараясь не смотреть на печь.
Вошли четыре вооруженных гестаповца. Двое обступили папу с флангов.
– Ищите что хотите, – сказал он. – Нам прятать нечего. Ради всего святого, сочельник на дворе.
– Мои извинения, герр Шмидт, но у нас приказ, – сказал коренастый солдат с дубовыми листьями на воротничке.
– А что случилось? – Мама, дрожа, босиком стояла на плитке.
– Еврей сбежал, – ответил гестаповец.
– Тут нет евреев, штандартенфюрер, – сказал папа и хлопнул по печке: – Тут хлеб да булочки.
Элси пробрала дрожь. Волоски на руках встали дыбом.
– Ходили куда-то? – Солдат покосился на платье Элси.
– На ваш праздник, – ответил папа. – Куда ее пригласил подполковник Йозеф Хуб.
– До этого момента вечер был прекрасный, – сухо добавила Элси.
– Извините за беспокойство. Это не займет много времени, – сказал штандартенфюрер. – Разрешите? – Он ткнул дубинкой в сторону лестницы.
– Да, конечно, идите и ищите, что вам надо, – сказал папа.
Двое отправились наверх, бухая сапогами по старым половицам. Двое остались в кухне.
Мама шумно вздохнула.
– Мой корсет лежит на виду, – прошептала она.
Элси закатила глаза. Гейзель пишет, что эсэсовцы дарят ей кружевные лифчики, так что солдаты наверняка видали галантерею и посексуальнее.
– Очень им нужно смотреть на твое застиранное белье, мам.
– Цыц, – оборвал папа.
Элси отодвинула чашку от края стола и скрестила руки. Мама стиснула сорочку на груди. Один солдат прокашлялся и вышел поискать снаружи. Другой обошел кухню, остановился у печи и повернулся к папе.
– Ваши лебкухен – мои любимые. Вы их прямо сейчас не печете?
– На Рождество мы не работаем.
Солдат кивнул.
– А тогда печь почему теплая? – Он потрогал заслонку.
Сердце Элси загрохотало, как грузовик. Мышцы свело.
– Кирпичная печка за ночь не остывает. – Папа зевнул и почесал шею.
Солдат подхватил зевок, снял фуражку и вытер лоб. В свете лампы Элси увидела, что он совсем мальчишка. Пятнадцать, не больше.
– Вот. – Папа откинул полотенце с подноса – там лежали ломаные имбирные пряники. – Бери сколько хочешь. Они некрасивые, но вкусные.
