Рики встал на колени на спекшуюся грязь и сунул палец во второй след. Глубже, чем след «доджа». Похоже на фургон.
– Эй, Берт, тут в кустах у дороги где-нибудь есть сейсмоприемники?
– Наверно, а что?
Рики прошел по колее вдоль реки до фургона и жесткого кустарника, тянувшегося до самого горизонта.
– Ну чтоб хоть какое наблюдение было. Тут кто-то прячется, похоже.
– Понял. Помощь нужна?
– 10–23[21]. Трейлер сейчас пустой. Информатор говорит, дети появляются уже с неделю, и я чувствую, что их тут оставили. Присылайте буксир и 10–29[22].
Может, тут «койот»[23] промышляет.
Радио трещало и повизгивало.
– 10-4. Рик, ты там поосторожнее, без геройства. – Понял. Без геройства.
Рики расстегнул кобуру. Берт прав. Рисковать незачем. Месяц назад один пограничник получил ожоги третьей степени и попал в реанимацию: нелегальный мигрант скомкал футболку, облил керосином, поджег и бросил в него. Оставил чувака гореть в кустах чаппараля, а сам сбежал. В итоге мигрант, скорее всего, уже на полпути к Нью-Йорку, а пограничнику второй раз пересаживают кожу на руках, груди и лице. Жена в палате храбрилась, когда их пятилетний сынишка не узнал отца и испугался, а в коридоре расплакалась.
Рики постучал в окно водителя и посторонился: – Эй, есть кто?
Он подергал ручку. Заперто. У переднего колеса сидит кукла в разноцветном ребозо[24]. В пыли следы маленьких ног. Линда Колхаун говорила о матери и детях. Он снова постучал:
– Сеньора?
Одеяло на окне чуть шевельнулось.
– Я не причиню зла. Я хочу помочь. Откройте, – твердо сказал он и затем повторил по-испански.
Дверь щелкнула и медленно открылась. На него тревожно воззрилась заплаканная загорелая мексиканка.
– Por favor, – взмолилась она. – Mis niños[25].
Две маленькие головки выглянули с заднего сиденья.
– У вас есть бумаги? Гражданство или виза?
– Нет, виза нет.
– Вы не можете здесь оставаться без гражданства и без визы. Откуда вы?
– Para mis niños[26], – повторила она.
– Вы – нелегальный мигрант. Я знаю, что вы это понимаете. Вы одна или с кем-то? Вы с группой приехали? Вас кто-то привез?
Мексиканка закрыла лицо и расплакалась.
Он вздохнул. Женщина, скорее всего, отдала «койоту» все до последнего песо. Тот перевез их через границу и бросил или посадил в машину и велел подождать. В любом случае, последние две недели они явно жили в аду: пустыня, грязь и жара, голод и страх. А теперь разбиваются все мечты о нормальной жизни для нее и ее детей. Она предпочла бы остаться в машине и умереть на американской земле, лишь бы обратно не отправили. Он это видел уже сто раз: отчаяние оправдывает самые невероятные вещи.
– Сеньора, – попытался успокоить Рики, – здесь, – он показал на машину, – не место для детей. Это неподходящий путь. – Он распахнул дверь. – Выходите.
Женщина взяла его за руку:
– Не надо депортация. Por favor, señor.
Он сглотнул. И вот так каждый раз – с комом в горле.
– Простите, но есть закон. Вы его нарушаете.
Рики родился в Эль-Пасо – уже американцем. Его мать и отец родились в миле отсюда, в мексиканском Хуаресе, два года дожидались визы, семь лет – гражданства. Система работала плохо, и американцами становились только богачи или очень терпеливые люди. Его родители – из терпеливых. Рики понимал отчаяние этой женщины, но он также понимал долг и справедливость. Его семья соблюдала законы своей новой родины, какими бы они ни были, и Рики считал, что другие тоже должны их соблюдать. Если уж ценишь то, что дала жизнь, правила этой жизни будь добр уважай. Нет правил – получается, можно воровать у соседа и подтираться Библией. И все же сострадание пересиливало: выдворяя как преступников женщину с двумя детьми, Рики чувствовал себя прескверно.
