Эти мельком виденные каштановые волосы в воде…
Не может быть. И на кладбище – не может быть. Она мертва. У него есть письмо, там ясно сказано.
Канун Святого Марка, ночь призраков…
* * *
Гиффорд не знал, сколько времени прошло, пока он то приходил в сознание, то снова терял его; точно сказать было трудно. Знал только, что, когда очнулся в очередной раз, все чувства слегка обострились. Запах сырых кирпичей и пыли.
Перья… Он провел пальцами по подбородку, чувствуя, как царапается многодневная щетина. Непонятно, куда девалась шляпа. Пиджак был на нем.
Охваченный внезапной паникой, он попытался встать. Усилием воли заставил ноги слушаться и поднялся, опираясь спиной на кирпичную стену. Протянул руку и нащупал прохладную поверхность стеклянного колпака. Краткий миг мужества мгновенно угас. Теперь он вспомнил.
Вспомнил, как в панике сжег письмо и, пошатываясь, спустился вниз. Снял ключ с крючка и пришел сюда. Спрятался среди стеклянных колпаков и сокровищ своего прошлого. И еще один стеклянный футляр среди них, самый новый. С единственным свидетельством той ночи.
Гиффорд ощутил мгновенный прилив надежды, но искра тут же погасла, сменившись ужасом. Он вспомнил, как споткнулся на ступеньках и как падал все вниз и вниз в темноте, пока не ударился головой об пол.
Где-то в глубине омертвевшего, выжженного спиртом разума он сознавал, что бросил Конни одну. Ее некому будет защитить, если они придут. Когда они придут.
Взревев, он снова попытался распрямиться, но сил не хватало. Тогда он стал ползком подбираться туда, где, как ему казалось, должна быть лестница. Медленно, все ближе и ближе к двери. К свету.
Толкнул дверь, но она не открывалась.
Почему она не открывается? Не запер же он ее за собой?
Дверь была пригнана плотно, чтобы экспонаты хранились при постоянной температуре. Ни света, ни тепла извне не проникало внутрь. Гиффорд нажал плечом изо всех оставшихся слабых сил и на этот раз услышал, как загремел на задвижке висячий замок.
Дверь не поддавалась. Он в ловушке.
Гиффорд покачал головой – так, что все закружилось перед глазами. Если бы они хотели покончить с ним, то уже покончили бы. Церемониться бы не стали. На кладбище много высеченных на камне имен тех, кого приняли коварные илистые отмели. Одним больше, одним меньше. Никто и знать не будет.
– Но я же никому не сказал, – пробормотал он в темноту. – Я же сдержал слово…
– Мисс Гиффорд? – позвал мужской голос, незнакомый.
Конни вскочила с кровати, на миг забыв, где она. Потом взглянула на обгорелый клочок бумаги в руке и поняла, что это случилось снова. Она выпала из времени. Сколько же она просидела здесь?
– Мисс Гиффорд?
Конни подбежала к окну и посмотрела вниз. В саду стояла Мэри, комкая в пальцах фартук. Рядом с ней – какой-то молодой человек лет двадцати пяти. Между короткими торопливыми вдохами она успела разглядеть его: среднего роста, среднего сложения, каштановые усы, крахмальный воротничок и жилет, костюм с галстуком разных оттенков синего. Подвернутые брюки и начищенные до блеска «оксфорды». Конни была уверена, что никогда раньше не встречалась с ним.
– Вы здесь, мисс? – крикнула Мэри.
– Здесь, – ответила она.
Незнакомец поднял голову и заговорил. Конни видела, как шевелятся его губы, но почему-то не могла разобрать ни слова.
– Я сейчас спущусь, – крикнула она, – если вы будете так любезны подождать.
Почему Мэри не выполнила ее распоряжения? Где доктор Эвершед? Больницы в деревне не было, так что Эвершед, хоть и отставной, но врач, а сейчас – весьма уважаемый художник-любитель, был единственным, кому известен надлежащий порядок действий в таких случаях. Кто этот незнакомец, которого Мэри привела вместо него?
