– Только старые счета из нашего ричмондского дома. Сжечь их, что ли?
– А у тебя растоплен бойлер?
Флоранс ответила, что да. Взяв ворох бумаг, она вышла из комнаты.
Элен достала открытку и снова всмотрелась в почти размытые строки. Ей не удалось прочесть ни одного слова, кроме этих, чудом уцелевших – «My beloved». Отсутствие имени не позволяло понять, адресована открытка женщине или мужчине. Кто эта любимая или любимый? И кем? Элен не представляла, чтобы мать могла написать кому-то столь теплые и нежные слова. Было ли это каким-то образом связано с искромсанным красным платьем? Вспомнив о платье, Элен зажмурилась, напрягая память. Что-то смутное уже стучалось ей в разум. Если удастся починить платье, может, тогда она что-то вспомнит? Пока что перед ее мысленным взором маячил лишь темный чердак.
Еще в детстве Элен и Элиза узнали, что брак их родителей вовсе не безоблачен. В Ричмонде Элиза нашла записку со словами: «Прошу меня простить. Не делай этого». Записка была написана рукой матери, разорвана пополам и брошена в мусорную корзину. Ни Элиза, ни Элен не поняли смысла записки, но позже им довелось подслушать самый конец родительской ссоры. Нет, им не показалось: отец и мать действительно обменивались язвительными замечаниями.
Элен тряхнула головой. Все это прошлое, а ей нужно думать о настоящем.
Сестры уже заканчивали разбор шкатулки, когда хлопнула входная дверь, и вскоре к ним подошла вернувшаяся Элиза.
– Дымом пахнет на весь дом. Нашли что-то интересненькое?
– Нет, – ответила Флоранс. – По большей части открытки, которые отец посылал маман.
– И счета, – добавила Элен.
– Как Томас? – спросила Элиза.
Элен надула щеки и шумно выдохнула:
– Сонный. Усталый. Испуганный.
– Как и все мы, – засмеялась Элиза.
– А знаешь, судя по этим открыткам, отец по-настоящему любил нашу маман, – сказала Флоранс, вставая с пола.
– Я и не утверждала обратного, – заявила Элиза, глядя на младшую сестру.
– Они очень любили друг друга. Помнишь, как мужественно она держалась на его похоронах?
– Мужественно? – удивилась Элиза. – Сестричка, ты никак спятила?
– Почему ты так говоришь?
– Да потому, Флоранс, что на похоронах она была холодной как лед.
Элиза посмотрела на Элен. Та лишь пожала плечами.
– Элиза, ты всегда была против нее. Неужели тебе так трудно проявить больше старания? – спросила Флоранс, у которой задрожала нижняя губа.
– Больше старания? – нахмурилась Элиза. – В чем?
– В симпатии к ней. В любви. После похорон я у нее спросила: как она теперь будет жить без нашего отца? Она ответила: «Нельзя падать духом. Жизнь продолжается». Разве это не мужество?
Элен становилось все тягостнее слушать этот разговор. Подобные доводы она слышала не впервые и решила сменить тему:
– А помните, как мы распевали рождественские песенки, собирая деньги на собачий приют в Баттерси. Маман не хотела отпускать нас одних, но отец считал, что сопровождающие нам не нужны.
– Мы тогда собрали кучу денег, – засмеялась Элиза.
Элен криво усмехнулась:
– Ты сказала, что их можно потратить на сласти, а приюту отдать совсем чуть-чуть.
Но Флоранс, которая тогда была слишком мала, сердито посмотрела на Элен:
– При чем тут какой-то собачий приют в Баттерси?
Элен надула щеки. Она, конечно же, видела опечаленное лицо младшей сестры. Казалось, Флоранс вот-вот расплачется.
– Маман старалась изо всех сил, – сказала Флоранс, упрямо возвращаясь к волнующей ее теме. – Вы должны это понимать.
