Об этом подумалось не с пренебрежением – с состраданием. Чувством, в общем-то, непростительным в бизнесе, но Наташа всегда делала поправку: русский бизнес имеет свои особенности. Как и национальная охота. Настоящие акулы в наших водах не приживаются… В каждой можно найти что-то человеческое, надавить на особую, не надорвавшуюся от натуги струнку…
В Наташиной душе сейчас тихонько звучала память о мальчике с третьего этажа того дома, где прошло ее детство. Он играл на виолончели… Каждый день таскал эту бандуру, как называли ее соседи, в музыкальную школу в двух кварталах. Теперь ее, кажется, уже нет там, офисные наросты сожрали… У виолончели был густой, печальный голос, от этих звуков почему-то тянуло заплакать, даже когда игрались гаммы. Видимо, он был талантлив, этот Наташин сосед, потому что обычно ученики школ играют на этом инструменте так, что мухи дохнут от тоски. А он умел извлекать музыку…
Этот мальчик был старше ее на несколько лет, и они даже не здоровались во дворе. Может, он и не замечал вовсе маленькую, белобрысую девчонку… Но и спустя тридцать с лишним лет, когда Наташа слышала виолончель, ей вспоминалось, какие у него были спокойные серые глаза. Глубокие, как та музыка, которую он любил. А имя забылось… Может, она и не знала его никогда. Взгляд и музыка – вот что было для нее главным.
Потому-то Наталье Малаховской так хотелось дать работу этим безвестным музыкантам, которых она еще не видела. Может, тот ее мальчик – из их сообщества непризнанных гениев? Без иронии, не как о муже. Если уж к Баху истинное признание пришло через двести лет после смерти… Ей действительно хотелось помочь им, раз это в ее силах. Хотя она старалась и не задумываться, не пытается ли искупить тем самым свою непризнанную вину перед мужем, которому не помогла. Не захотела помочь. В последний год Володя отчаянно искал денег на постановку, в провале которой она была уверена, как за последний шанс цеплялся. А Наташа не рискнула теми средствами, что могла бы вложить… Хотя дом уже был построен, казалось бы, можно было откликнуться. Но напрямую супруг не просил, только со страдальческим видом рассказывал вечерами о своих безуспешных попытках найти мецената в самом богатом городе мира…
Дочь тоже не просила у нее денег на издание книги. Да и сложилась ли она – эта книга? Кому она нужна? Выпустить ее и свалить тираж в подвале? Наташа сжимала зубы: чем они оба, всю жизнь палец о палец не ударившие, заслужили, чтоб она осуществляла их мечты? Они, презирающие ее работу…
А с этими музыкантами другая история, они оказались необходимы Наташе: элитные клиенты все чаще заказывали классический репертуар. Потуги казаться аристократией? Или впрямь душа начала просить? Это было не ее дело, она только выполняла пожелания клиентов. Важных для нее, потому сама и отправилась на прослушивание, на этот раз не доверившись мальчику, который обычно подбирал музыкантов. У него Мерзляковка была за плечами, он бы с первых звуков понял, стоят ли эти ребята тех денег, которые Наташа собиралась им платить. Но ей важно было взглянуть на них глазами не профессионала, а своего потенциального заказчика.
Навстречу ей рванулось узкое, смуглое лицо, чуть косящие лисьи глаза сошлись к переносице. Черные кудри надо лбом врастопырку. Семенящая походка вечной старушки, хотя встречающая была явно не старше Наташи. Какие-то жуткие туфли-калоши без каблуков…
