А потом, в полумраке больничного коридора, я опять натолкнулся на сероглазый светящийся взгляд, на улыбку, и всё стало ясно: да, меня беспокоит вот именно это лицо, этот взгляд…
– Добрый день! – прозвенело меж стен коридора.
– Добрый день, – пробурчал я угрюмо. – Вы к нам снова на консультацию?
– Нет, – она вскинула брови. – Я просто шла мимо. Но вы, кажется, сердитесь, когда видите здесь посторонних?
– Какая же вы посторонняя? – Я заставил себя улыбнуться. – Напротив, я очень вам рад.
– Правда? – Лицо ее вновь осветилось улыбкой. – Ну, слава богу! А я-то уж думала: вот сейчас тебя, Олька, погонят отсюда метлой…
Мы засмеялись: она звонко и молодо, а я словно кашляя, словно чем-то давясь.
– Может, чаю хотите? – сам для себя неожиданно, предложил я ей вдруг.
– Конечно, хочу, – легко согласилась она. – А лимон у вас есть? Я лимоны ужасно люблю…
В то наше первое с ней чаепитие я разглядел Ольгу внимательней. Ни тонкие брови, ни нос с небольшою горбинкой не отвлекали от главного: от огромных светящихся глаз и от губ, то упрямо поджатых, то расплывавшихся в ясной улыбке.
Как радушный хозяин, я угощал ее и развлекал разговором.
– Так вы где, говорите, учились? – спрашивал я, наливая чай в чашки. – В Энске? Выходит, мы с вами окончили одну alma mater.
– Да, только вы чуть пораньше, – улыбалась моя собеседница.
– Всего лет на двадцать: пустяк…
– А вы и вправду, Григорий Александрович, выглядите очень молодо. Взгляд у вас совершенно мальчишеский.
– Что ж, спасибо. Но это всё, Оленька, потому, что в моих глазах отражаетесь вы. А сидела бы здесь какая-нибудь старушка – и я бы с ней рядом казался почти стариком.
– Так просто? Выходит, всё дело в возрасте собеседника? – поднимала она свои тонкие брови.
– Конечно. И вообще мы, хирурги, любим всё упрощать. Так же, кстати, как вы – усложнять.
– То есть мы, терапевты?
– Ну да, терапевты – и женщины.
Секунду задумавшись, Ольга кивала:
– Пожалуй, вы правы. – И вдруг, ни с того, ни с сего, начинала смеяться.
Смеялась она так легко, заразительно – что было нельзя не смеяться с ней вместе. Аж прослезившись от смеха, она посмотрела таким повлажневшим, признательным взглядом, словно я сделал ей что-то очень хорошее.
– Вы меня уморили, – вздохнула она измождённо, счастливо. – Давно я так не смеялась…
Общий смех сразу сделал нас ближе: уже начинало казаться, что я знаю Ольгу давно.
– Расскажите мне, как вы учились, – просила она, отпивая парящийся чай. – Вы где тогда жили? В общаге?
– Конечно. Нас жило в комнате семеро, и поэтому уединиться там с девушкой было великой проблемой. Так, бывало, и просишь приятелей: да сходили б вы, черти, в кино!
– А они?
– А они говорят: «у нас денег нет», или «нам надо учиться – у нас завтра зачёт…»
– И что же тогда?
– Ну, делать нечего: поведёшь сам подружку в кино, или пойдёшь с ней шататься по городу. Я за шесть лет так Энск изучил, что экскурсии мог бы водить.
– Ну, а как же насчёт… – глаза Ольги становились лукавыми.
– Насчёт этих глупостей, вы хотите сказать? Да как-то выкручивались. Вы ж понимаете: если двое собрались заняться любовью, то помешать им почти невозможно. Конечно, зимой было трудно: все по подъездам, по лестницам тёрлись. Придёшь утром в общагу, а всё пальто, и штаны, и ботинки в побелке.
– Представляю, какой у вас был тогда вид! – Ольга опять начинала смеяться. – Нет, я с вами точно умру, – махала она на меня своей тонкой рукой. – Сделайте что-нибудь, доктор, мне плохо!
