Долина скорби - страница 41

– Милый человек, подай на пропитание, – раздался монотонный голос, от которого Уизли вздрогнул, чуть было, не выпустив из рук вожжи.

Повернув голову, он узрел в двух шагах от себя весьма упитанного мужчину. Держась руками за телегу, он шел рядом, взирая на него масленым взглядом, каким обычно смотрят развратники и выпивохи, готовые за глоток эля расцеловать любого до смерти. Куртка из овчины, сине-красные чулки, туфли из синего бархата, разноцветный берет с меховой оторочкой и клок рыжих волос, на модный манер торчащий из-под берета вкупе с соломинкой в уголке рта говорили о том, что сей человек не испытывает нужды.

– У меня ничего нет, – отозвался Уизли, посмотрев по сторонам, словно устыдившись собственных слов.

– Совсем-совсем ничего? – переспросил попрошайка, глянув на свиней в телеге.

– Я что, на другом языке говорю!? – вспылил Уизли, ощутив в нутре легкое шевеление.

– Не знаю, господин. Знаю только, что у хорошего господина для бедного человека всегда найдется лишняя монетка.

– Может и найдется, но не про тебя, побирушка!

– Хоть я и побирушка, господин, – ухмыльнулся попрошайка. – Но, хвала Богам, лицом не обижен!

При этих словах Уизли ощутил, как в его нутре поднимается волна гнева, которая вот-вот затопит его и вырвется наружу. Побагровев от злости, он открыл рот, дабы ответить обидчику, но в последний миг передумал. Десятки любопытных глаз смотрели на то, чем все закончиться. Были и такие, что хихикали и перешептывались, показывая на его уродство. Сжав челюсти, Уизли пошарил в кармане

штанин и выудил пару пенсов.

– Держи, – сказал он и бросил монеты попрошайке, да так неловко, что те пролетели мимо его рук и упали на мостовую.

– Ух, чтоб тебя!

Лицо попрошайки исказилось от злости. Подобрав монеты, он вычистил их рукавом куртки и удалился прочь, потеряв к Уизли всякий интерес. Что до остальных, то и они потеряли интерес, продолжив движение в одном с Уизли направлении.

Преодолев Улицу глухарей, Уизли въехал на мост и оказался в плену кутерьмы, в которой сливались сотни голосов, издаваемых людьми и животными. Люди разных сословий и состояний шли в двух разных направлениях, следуя не писаному правилу правой руки. В этой кутерьме мог затеряться всякий, кто впервые оказывался у Южных ворот, но, только не дети саламандры. Впрочем, и чужаки быстро схватывали, что к чему, если не желали оказаться в крепостном рве.

Пройдя ворота, Уизли свернул телегу на Торговую улицу и покатил в северо-западном направлении в сторону Храма Хептосида и суконного рынка, за которым и находился свиной рынок. Добравшись до рынка, Уизли натянул на нижнюю часть лица черный платок, дабы скрыть уродство, уплатил на входе налог в один пенс и проследовал к небольшому загону, принадлежащего его отцу. Небольшой, пять на восемь футов, загон мало чем отличался от большинства подобных себе загонов. Разгрузившись, он пнул по покосившейся жердевой изгороди и глянул на соседние загоны, большая часть которых еще пустовала.

– Подходи, налетай! – огласил он свое пришествие на рынок. –

Самые лучшие свиньи, коих вы не встретите ни в одном уголке

королевства! Подходи, налетай!

– Что, прям-таки и самые лучшие? – спросил желтолицый старик, на лице которого играла улыбка.

Находясь в трех шагах от загона, он скользил взглядом по свиньям, чей вид оставлял желать лучшего: грязные, исхудалые, будто их не кормили несколько дней кряду, они разительно отличались от прочих свиней, что были по соседству. Особливо из них выделялась та, что с перебитым ухом и черным окрасом на спине: маленькая, неказистая, она ничего кроме как смеха, не вызывала. Впрочем, старик и сам был далеко не в лучшем состоянии, ибо желтизна на его лице вкупе с впалыми щеками и блеклыми, непонятно какого цвета редкими волосами свидетельствовали о некоей болезни, источавшей его тело изнутри.