– Ну а как же! Выслушав вас, я счел своим долгом с ним повидаться. Зашла речь о затмениях. Как это получилось, не помню. Но он достал рефлектор и глобус и в две минуты мне все объяснил. Да еще книгу дал почитать, правда, признаюсь, она оказалась мне не по зубам, хоть я и получил основательное шотландское образование. Этот человек удивительно похож на пресвитерианского проповедника, у него такое худое лицо, и седая шевелюра, и высокопарная речь. Прощаясь, он положил мне руку на плечо – прямо отец родной, благословляющий сына на встречу с жестоким, холодным миром.
Холмс ухмыльнулся.
– Здорово! – сказал он. – Великолепно! А скажите-ка, друг мой, эта приятная и трогательная беседа происходила у профессора в кабинете?
– Да.
– Красивая комната, верно?
– Очень красивая, мистер Холмс. Обставлена прекрасно.
– Вы сидели напротив его письменного стола?
– Точно.
– Солнечный свет падал на ваше лицо, а сам он находился в тени?
– Вообще-то дело было вечером, но я помню, что свет лампы был направлен на меня.
– Именно. Вы случайно не заметили картину, висящую над головой профессора?
– Я обычно стараюсь замечать все, мистер Холмс. Наверно, от вас научился. Да, видел я эту картину: молодая женщина сидит, подперев рукой щеку, и искоса смотрит на вас.
– Это полотно работы Жана Батиста Грёза.
Инспектор постарался принять понимающий вид.
– Жан Батист Грёз, – продолжал Холмс, откинувшись на спинку стула и скрестив пальцы, – это французский живописец, расцвет которого приходится на вторую половину прошлого столетия, я имею в виду расцвет творчества, разумеется. Искусствоведение наших дней более чем подтвердило ту высокую оценку, которую ему дали современники.
Во взгляде инспектора явно проглядывала скука.
– Не лучше ли нам… э‑э… вернуться… – забормотал он.
– Именно это мы и делаем, – оборвал его Холмс. – То, что я сейчас говорю, имеет непосредственное отношение к тому, что сами же вы назвали «Берлстоунской загадкой». Возможно, в этом и есть ее суть.
Макдоналд жалобно улыбнулся и посмотрел на меня, молча взывая о помощи.
– Я не поспеваю за вашими мыслями, мистер Холмс. Вы опускаете какие-то звенья, а я не могу перепрыгнуть через разрыв. Ну, какая, скажите на милость, может быть связь между давно умершим художником и убийством в Берлстоуне?
– В сыщицком деле любое знание – благо, – сказал Шерлок Холмс. – Даже такой прозаический факт, что в 1865 году картина Грёза «Девушка с ягненком» была продана на аукционе Портали за один миллион двести тысяч франков (что равняется более чем сорока тысячам фунтов), может подтолкнуть ваши мысли в нужном направлении.
Было видно, что толчок уже подействовал. Инспектор оживился, посмотрел с интересом.
– Осмелюсь напомнить вам, – продолжал Холмс, – что величину профессорского жалованья нетрудно узнать из любого надежного справочника, коих имеется несколько. Семьсот фунтов в год.
– Но как же тогда он мог приобрести…
– О том и речь. Как же он мог?
– Н‑да, интересно, – сказал, задумавшись, инспектор. – Продолжайте, мистер Холмс. Вас слушать – одно удовольствие. Заслушаешься.
Холмс улыбнулся. Он всегда, как это свойственно настоящим артистам, радовался искреннему восхищению.
– А как же Берлстоун?
– Время еще есть, – ответил инспектор, покосившись на часы. – Кеб ждет у крыльца, и до вокзала Виктории мы доедем меньше чем за двадцать минут. Меня вот что интересует: помнится, вы говорили, мистер Холмс, что никогда не видели профессора Мориарти.
