Я сделала умное лицо.
– Хорошо, господин Леснов, я подумаю.
– Иван как-то рассказывал о Вас, говорил, что у Вас ангельский голос, и Вы хорошо поёте.
Я снова пожала плечами:
– Возможно, во всяком случае, я никогда не стремилась к карьере певицы.
– А зря. Искусство сейчас в большом почёте, – констатировал Леснов, – Сейчас, конечно, это не совсем уместно, но я бы с удовольствием послушал Вас со сцены.
– Простите, но я уже давно не пою, могу сорвать голос. А мне бы этого очень не хотелось. Понимаете?
Он кивнул, доедая остатки курицы:
– Понимаю.
Затем все стали зачем-то умолять нашу приму Аллочку почитать стихи. Я про себя решила, что это тоже не вполне уместно сегодня, и всё же….
Аллочка вышла, смущаясь, в центр, на небольшую сцену, где в обычные дни играл какой-нибудь ансамбль и пела какая-нибудь средняя певичка местного уровня.
Сегодня она была настоящей королевой подиума: в чёрном до пят платье с люриксом и пышными, как у пуделя, каштановыми кудрями. Её глаза сверкали, как маленькие агаты, и вообще, по её состоянию, как я поняла, она была жутко рада, что ей, наконец, выпала возможность «выступать» перед самим мэром города Новочеркасска. Всё же, это был самый главный в городе представитель власти и чиновничества, и от него теперь во многом зависела судьба театра.
– Что-нибудь из Есенина, – просили гости.
Раздались громкие аплодисменты.
Аллочка засмущалась в десятый раз и всё же, наконец, решилась:
– …О, верю, верю, счастье есть!
Ещё и Солнце не погасло.
Заря молитвенником красным,
Пророчит благостную весть.
О, верю, верю, счастье есть.
.
Звени, звени, Златая Русь,
Волнуйся неуёмный ветер!
Блажен, кто радостью отметил
Твою пастушескую грусть.
Звени, звени, Златая Русь!
.
Люблю я ропот буйных вод,
И на волне звезды сиянье.
Благословенное страданье
Благословляющий народ.
Люблю я ропот буйных вод!
– Браво! Браво! – раздалось с разных концов столов, как будто бы эти люди в самом деле разбирались в поэзии.
В чём уж они, действительно, разбирались, так это в деньгах, шмотках и моде.
Мне было неприятно видеть то, как постепенно поминки превращаются в некий фарс, и я, извинившись и сказавшись больной, поспешно оделась и покинула всё это сборище самонадеянных людей.
Светка сначала хотела увязаться за мной.
– Ленок, ты куда? – спросила она.
– Неважно. Я плохо себя чувствую. Здесь присутствуют те люди, которые могут сделать твою жизнь богаче и успешнее, поэтому ты оставайся.
Это была колкость, произнесённая мной в её адрес, но Светка, увлечённая всем, что происходило вокруг неё, казалось, вовсе не заметила этого.
Она отцепилась от моей руки и обратила своё внимание на Аллочку, приготовившуюся читать следующий стих из Есенина.
Я вышла на улицу, было холодно, а там в кафе – слишком душно. Там пахло зефиром и икрой, здесь же дул свежий ветер, уносивший в никуда все эти запахи элитного мира, так далёкого от меня.
Я подняла воротник своего пальто и вызвала такси. Оно прибыло очень быстро так, что мои ноги ещё не успели замёрзнуть.
– Куда? – спросил водитель, востроносый парень в серой кепке.
– На улицу Разина, дом 18, – спокойно ответила я.
Дом 18 по улице Разина представлял собой обычную пятиэтажную хрущёвку, он не был элитным, как тот дом, где жила я, и там даже не было консьержа.
Даже двери не имели домофонную систему и были без кодового замка. Я поднялась на второй этаж и долго не могла решиться позвонить. Наконец, решилась.
