…..Когда ты помнишь человека живым, знаешь его привычки, взгляды; когда ты общался с ним длительное время, он приходился тебе близким, самым близким на Земле….а потом вдруг ты видишь его мёртвое безжизненное тело, лишённое чувств и эмоций, тебя охватывает странное ощущение.
Ты почему-то думаешь, что на самом деле в сущности своей никогда не знал по-настоящему этого человека.
Меня долго успокаивали, прежде чем я вошла в помещение, где лежали тела моих родителей, и это на фоне выпитых таблеток антидепрессантов.
Со мной вместе был Орлов, который в последний момент перед поездкой в морг заставил меня выпить стопку водки.
Я попросила ещё, но Орлов мне запретил.
– Хватит, Ленок! Много вредно.
– Я не могу поехать туда.
Меня шатало и трясло.
– Возьми себя в руки, ты должна.
У него вдруг стало серьёзным лицо, и его непонятного цвета выразительные глаза посмотрели на меня как-то пронизывающе.
– Ты даже не представляешь себе, как мне был дорог Иван.
– Дорог…., – я пробормотала это почти бездумно.
Мой мозг с момента звонка лишь фиксировал всё происходящее вокруг, которое я не вполне осознавала.
– Да, дорог. Он, по крайней мере, понимал моё творчество.
Поскольку Орлов уже выпил изрядную долю шампанского, он нанял такси.
Светка Крабова увязалась за нами, сказав, что она в случае чего сможет поддержать меня. Я не возражала, потому что мне уже было всё равно.
– Ты сильная, Лена. Ты сможешь пройти через это испытание, – сказал Орлов уже на подходе к моргу, – А знаешь, что сказал один мудрый философ по этому поводу?
Я покачала головой:
– Нет, не знаю, Орлов. И потом, что это был за философ?
– Конфуций. Он был китайцем.
Стараясь ухватиться за эту мимолётную фразу, как будто я хотела всё это время удержаться на плаву, на одном дыхании, я спросила:
– Валяй своё мудрое изречение Орлов!
Он сказал:
«…Будь счастлив,
даже если ты в скорби и в горе,
ибо испытывать счастье
в любых жизненных обстоятельствах,
это – настоящее искусство,
проявление мудрости и милосердия
по отношению к себе и к жизни…»
– Конфуций…, – повторила я, – С позиций высоты своей мудрости, похоже, ему было трудно спуститься до обыденной жизни простых смертных.
– Я бы не стал делать таких поспешных выводов по отношению к Конфуцию. Его уважали в своё время.
Я пожала плечами:
– Возможно, я запомню эти слова. Но сейчас, к сожалению, они вряд ли чем смогут мне помочь.
Мне ничего не оставалось, как открыть дверь и войти в эту «ужасную комнату».
Я обратила внимание на то, что здесь было мало света. Он отражался тусклыми бликами от кафельного пола, стен, потолка.
Всё дальнейшее происходило как во сне, потому что я ничего не соображала. Мне хотелось, как можно скорее сбежать отсюда куда-нибудь, сжаться в комочек и рыдать, рыдать, рыдать.
Но, как говорил Орлов, уже изрядно подвыпивший, мне нужно было во что бы то ни стало пройти «через это».
На пороге нас встретил человек в милицейской форме, поверх которой был накинут халат.
Он поздоровался и представился нам:
– Звонарёв Алексей Степанович.
У него были тёмно-рыжие, почти каштановые волосы, строго и аккуратно зачёсанные назад, бледное лицо, на котором выделялись два серых внимательно смотрящих на собеседника глаза.
«Наверное, профессиональное чутьё», – невольно подумала я.
И только после такого знакомства я заметила, что «кафельная комната» состоит из двух связанных друг с другом помещений.
