Дом геологов. Произведения 1992 года - страница 18

Заключу-ка я рубля на три

Сам с собой бездумное пари

Не гори, печаль, ты не гори

И страданием меня не одари

Я смотрю в окно: летят сизари

Дышат ночью темнотой блатари

И дерутся у пивной до зари

Мочкари-деды, мочкари…

Где-то с привычной ненавистью хлопнула форточка, Кирилл умолк. Зависла тишина, нарушаемая только водяным бульканьем. Погорельцу не спалось. Он встал с импровизированного ложа, посмотрел вниз. Радик балконом ниже поливал цветы. Удивительная гадость, росшая в его дырявых и трухлявых ящиках, жадно впитывала воду, влага просачивалась сквозь почву и мутным, грязным потоком устремлялась вниз, туда, где хозяйка с первого этажа развесила белоснежное белье…

Ваня огляделся по сторонам. На балконе Креша из года в год сваливалось все ненужное и позабытое. Валялись тут кипы пожелтевших газет, старые лыжи и санки, рамы от велосипедов, детали от немыслимых спортивных тренажеров, колбы, реторты, пробирки, аквариумы, приборы из физической лаборатории, слесарные инструменты и еще много того, чему Ваня не знал даже названия. На полу валялись клочки бумаги, складывавшиеся когда-то в стихи, романы, научные труды. Ни Креш, ни тем более кто-нибудь другой не могли вспомнить, о чем шла в них речь.

– Какая бурная жизнь! – подумал Ваня – Огненный вихрь! А у меня тлеющие головешки… но, несмотря ни на что, в конце концов будет только холодеющее пепелище!

Он поднял с пола обрывок прозаического текста.

– Жизнь писателя прекрасна – коряво вывел там Креш – Она прекрасна отвратительностью иных жизней; ибо когда в последнюю минуту спросят человека, жил ли он, чем он сможет доказать свое существование? И он усомнится, жил ли вообще? У литератора же есть письменные доказательства. И…

– Каждый может добавлять, что хочет! – усмехнулся Погорелец – В сожженных книгах есть свое очарование!

Он вытащил несколько пожелтевших от времени газет и вдруг из кипы выпала разбухшая от древности и сырости тетрадь. Дневник души – было выведено на кожаной ее обложке – Том седьмой. Ободренный, Ваня стал рыться повсюду, но ни предыдущих, ни продолжающих томов не нашел. Да и в седьмом томе мало уже что можно было разобрать: влага сделала свое дело и чернила расплылись по бумаге общим синим фоном. Но остовы букв еще сохранились.

29 июня 1988 г. Сегодня у меня началась отработка в школе. Я оделся похуже (хотя среди моих рубищ трудно найти худшее) и пошел; утро было солнечное, а завхоз у нас – мрачный. Он уже задумал черное дело, о котором я еще не догадывался.

– Нужны ли школе новые парты? – спросил он, пристально глядя на меня. Я не ожидал от него такого, но, подумав, что на старых рисовать уже негде, ответил, что нужны. Тогда завхоз повел меня в школьный подвал, где громоздились парты пятидесятых годов.

– Пока у нас есть резервы – указал на них завхоз доверительно – Новых нам не дадут! Как ты считаешь по этому вопросу?

Я взглянул в его узкие хитрые глаза заговорщика и пожал плечами.

– Как считаю? Да так и считаю – раз, два, три, четыре…

– Я тебя понял! – кивнул головою завхоз. Уж не знаю, чего он там понял, так как сам я не понял, что сказал. Но – внешняя покорность – залог внутреннего бунтарства. Я склонил голову. Завхоз подтянул спадавшие штаны.

– Ты вот что – приказал он – Иди домой, возьми топор. Потом приходи сюда, ломай и носи в котельную.

Он дал мне ключ от подвала, хотя я прекрасно умел открывать этот подвал гвоздем, и на сем мы распрощались. Я направился домой, взял там огромный мясной топор, повесил его на шею и пошел. На улице я ощутил вокруг себя глубокое уважение прохожих: все, даже мускулистые мужики, почтительно уступали мне дорогу. Так, провожаемый изумленными взглядами и милицейскими свистками, я добрался до школы. И вот, до двух часов, пока мои одноклассники занимались созидательным трудом, я крушил старый мир. К исходу работы у входа в подвал красовались тридцать столешниц. Потом у Лехи-Приколиста было грандиозное химик-шоу, окончившееся грандиозным взрывом пузырька с карбидом, что вызвало грандиозную реакцию у дворничихи Шуры. У Шуры повыбивало стекла. Шура грозилась за каждое стекло выбить нам по глазу. Мы не слишком убегали, мгновенно прикинув, что даже не худой конец у каждого останется по глазу, и это успокаивало. Убежав от Шуры, мы сговорились и заперли Радика Нигматуллина в большом овощном ларьке. Кричал сильно. Нецензурно. Вмешалась милиция, попыталась привлечь Радика за непристойные выражения. Радик объяснил свое положение, милиционеры побежали за нами, оставив Радика закрытым. Мы запутали следы и вернулись к овощному ящику. Радик был освобожден… Бежать от него сложней, чем от милиции.