Это уж слишком! Сандрик вскипел и грубо толкнул ногой ведро грязной воды. Оно звонко упало набок, и по паркету потекла чернота с мерзкими сгустками, собранными со всего этажа. Баба Таня беззвучно склонилась над ведром, подняла его и стала упорно собирать огромную лужу. Сандрик стоял и ждал: гнева ли ее, проклятий. Голыми руками старуха выжимала муть обратно в ведро и снова принималась тереть. И молчала. Сандрик хотел подойти, помочь. Еще немного, и он бы отнял тряпку. Знак бы, сигнал… Он в едином порыве сдвинул перекинутую через плечо сумку, мешающую нагибаться, засучил рукава, подвернул брюки, чтобы не промочить их во время работы, и, так и не набравшись духу на то, к чему последовательно готовился, рванул к выходу из школы.
Обойдя здание снаружи, он, едва не плача, завернул во внутренний школьный двор. На коже выступили красные пятна, по спине тек холодный пот. Сердце билось так сильно, что это вызвало тошноту. Сандрик упивался моментом чистого, девственного зла, настолько прекрасного, что накрывало с головой. Настолько, как ему казалось, зрелого, что хотелось сейчас же бежать к самой гордой и неприступной однокласснице и жадно всосаться в ее губы. Виски пульсировали, уши горели. В животе будто выросли горы, а потом их растрясло, и случился камнепад. Упоение росло, поднимая планку, и новые горизонты давались юному открывателю непросто: в глазах то и дело мерк свет и наступала никем ранее не описанная темнота. Хотелось в нее опрокинуться и ждать: сейчас проявятся невидимые прежде возможности.
Сандрик набрал разбег и помчался на голоса в заросшем углу школьного двора.
Вовчика беспощадно били. Он безучастно валялся на земле и не сопротивлялся. Даже голову не прикрыл. Почему-то заливался смехом.
Шайка Омарика была известна на весь район, не то что на всю школу. Их любимым занятием было решать вопросы чести. Все обычно начиналось так: у тебя вымогают деньги, и ты их должен обязательно отдать. Если они у тебя есть – лучше просто отдать. Самое неверное решение – врать, что их нет, потому что после убедительной просьбы следовало унизительное повеление подпрыгнуть на месте. Не прыгнуть нельзя было тоже. С тобой говорили спокойно, но ты знал, чего ждать, если ослушаешься. Поэтому прыгать нужно было только будучи «чистым»: не зазвенят монетки – идешь себе дальше. Зазвенят – и тебя за вранье «оттаскают» в несколько приемов. В итоге ты лишаешься и денег, и уважения. Да потому что ты просто жалкий врун!
Но сейчас все зашло слишком далеко. Сандрик вырвал Омарика из шайки и вмазал ему кулаком в лицо. Повалил на землю, закатил ногами в бока. Двое других оставили Вовчика и принялись за Сандрика. Снова упоение, снова накрывает с головой. Камнепад!
– Суки! Пиздить вас надо! Оставьте Вовчика! Больно, тварь? На, получай еще! Жри! Вовчик, ты чего, вставай! Я один тут долго не продержусь!
Вовчик приподнялся и, вцепившись в сумку на плече Сандрика, дергал ее и тянул на себя. Замок у сумки щелкнул. А потом Вовчик резко отпрянул. Снова упал. Омарик, следивший за каждым движением Вовчика, разинул рот и хотел было злобно расхохотаться, но после очередного удара схватился за бок и скорчился от боли.
Двое побитых братков Омарика тоже теперь лежали на земле, схватившись за головы. Сандрик держал одного за волосы и, стиснув до скрежета зубы, съездил окровавленным, сжатым до дрожи кулаком ему по носу: до звона в ушах хотелось ломать кости, давить хрящевые ткани. Тем временем привстал, покачиваясь, Омарик, и Сандрик пошел на него. Хотел было замахнуться, как тот неожиданно выставил вперед руку с ножом. Во двор забежала остальная Омарикова шайка. Через них было не прорваться домой. Сандрик немедля развернулся, одним рывком поднял Вовчика за воротник, и они понеслись в другом направлении, перелезли через изгородь. Впереди были только горы и старое заросшее кладбище.
