– У вас там ниток швейных нет? – стонущим голосом спросила Алевтина. – Кот утащил куда-то последние нитки, паршивец, нечем стало шить…
– Привезу нитки! – Лидия чувствовала прилив сил, уверенность в выполнении любого запроса, она стала считать себя инструментом в исполнении волшебства. – Чего ещё привезти? Заказывайте!
– Дались тебе эти нитки… – упрекнула Евгения. – У нас корова издохла, а она – нитки.
– Кормилица наша издохла, – пожаловалась прабабка и запричитала.
– И молока я вам привезу! Вам теперь не о чем волноваться! – обнадёжила Лидия.
– Да как же не горюниться? – продолжала нагнетать Алевтина. – Куры нестись перестали, да и курей-то осталось… – Махнула она рукой и поплелась, ссутулившись, к столу.
– Ты сама-то хоть ела? – проявила она заботу. – Тощенькая какая… Возьми в дорогу пирогов.
Она приоткрыла полотенце, под которым лежали пироги. Из одного, разрезанного надвое, пирога торчала картофельная начинка. Хозяйка отложила парочку на белую косынку, после чего стала её связывать, поясняя:
– Пекём только по праздникам. А разве у нас не праздник? Кого там наши взяли? Берлин? А, Еньк?
– Какой Берлин, мама? – Еня уставилась на неё, как на умалишённую.
– Что вы, не надо! – запротестовала Лидия, увидев, как прабабка связывает косынку.
– Бери, бери! Не гребуй.
Молодая бабушка перед гостьей проявляла застенчивость, мать она тоже периодически одёргивала из стыда. Это Стас выставлял её Жанной д'Арк, бронированной и бесстрашной, на самом деле закалилась она годам к пятидесяти, пережив все испытания на прочность характера, военные и послевоенные, сейчас же она казалась напуганной, растерянной девицей и соглашалась с происходящим вынужденно, так как выхода другого не находила.
Лидия собрала освободившуюся тару и скрутила в один моток: сумку для путешествий на молниях, современную упаковку, в которую они со Стасом под конец сборов паковали невзирая на полную несхожесть с тарой прошлого столетия. Ягоды были ссыпаны хозяйками в старый чугунок с крышкой и припрятаны во дворе под снегом, остальное спустили в подвальную яму. Дядя тем временем ходил и размахивал подаренной бирюлькой, долбил ею о стены, чем и разбудил сестру.
– Можно взглянуть на маму? – наконец решилась Лидия перед уходом.
Евгения достала из люльки и поднесла пятимесячного ребёнка. В момент неспешного приближения, точнее поднесения запеленованного свёртка, в Лидии нарастала сдавленность под грудиной, дыхание стало едва уловимым.
– Совсем на себя не похожа, – улыбнулась она, – у неё на правой ножке должны быть два пальца сросшихся, третий с четвёртым.
Евгения развязала пелёнку и показала ножку: пальцы действительно были сросшимися.
– С ума сойти, это она… – прошептала Лидия, затаив дыхание. – Это же точно моя мама! Я не верю… Просто сон какой-то… – Она прижала к лицу свои ладони, эмоции испуга и восторга перемешались. – Может мне это снится?..
Руки нервно полезли в карманы – пульты лежали на местах. Сразу вспомнился Стас: жалкий, взволнованный, наверняка весь издёргался, торчит возле окон, держится за свою заклиненную спину. Ему бы лежать…
– Мне надо идти, там муж волнуется. – Всё семейство застыло в ожидании. – Вы только припорошите мои следы, и его – там следы моего мужа остались.
– Так это он давеча шастал? – спросила Алевтина. – А мы думали Микола, Игнатихиных внук. Контуженый он, за девками в окна подглядывает, окаянный…
