Ответ был и в нем тоже. В его ботинках, аккуратно поставленных рядом с мамиными туфлями, в сиротливо лежащем у двери прихожей пакете с инструментами, в его смехе, в его белых зубах, в его улыбающемся смуглом лице.
Ответ был во всем. В бутылке водки, в беспорядке лежащих на столе хлебных корочках, в смятых тарелках с оставшимся на них мясом. В отсутствии бабушки. В разбросанных тапочках, в расставленных в беспорядке стульях, в задвинутых занавесках. В закрытой двери и приглушенно-морковном свете, который царил там. В странных горловых звуках, которые как бы нехотя выпускала комната.
Шоколадно-конфетные улыбки, когда оба смотрели на Надю, какой-то игрушечный тон, которым они обращались друг к другу, смешные, напряженно-неестественные позы обоих, когда Надя наблюдала за ними – все было обман, обман. Настоящее творилось за дверью в бабушкину комнату. Однажды Надя набралась смелости и, движимая мучительно-болезненным любопытством, заглянула туда.
Они спали. Его черная голова покоилась на подушке. Он обнимал маму так, как будто она была его собственностью – руками и ногами. Он был голый. И мама тоже была голая. И вид их переплетенных фигур казался неестественным, неправильным, то ли страшным, то ли смешным. Надя смотрела, как завороженная. Вдруг Ринатик, будучи все еще под властью сна, снял с мамы ногу и подтянул голые колени к груди. Между ног у него Надя заметила какую-то длинную штуку. Испугавшись, она поспешно закрыла дверь.
И когда мама говорила, что «дядя Ринат» придет, чтобы починить светильник или повесить новую люстру – все было не то, не то. Надя знала, что «дядя Ринат» принесет с собой не только инструменты, но и водку, после которой мама станет другой, другой…
Казалось бы, с приходом «дяди Рината» у Нади появлялся «Сникерс», свобода и мамины «да» на все просьбы. Казалось бы, чего еще надо? Проблема заключалась в том, что такая мама переставала быть мамой – требовательной, но веселой и доброй, строгой, но любящей и всепрощающей. Она становилась неестественной, неприятной, фальшивой «Юлькой», как называл ее Ринатик.
Однажды мама поняла, что Надя знает. Честно говоря, Надя тогда немного испугалась – и того, что мама наконец скажет, что Ринатик теперь ее, Надин, «папа» и так будет всегда, и того, что, пытаясь объяснить ей, что происходит, только больше запутается в обмане, вновь станет фальшивой, мертвой внутри куклой Юлькой. Но мама предпочла промолчать. Она узнала, что Надя знает. И все.
***
– Надежда, здорово! – как всегда, жизнерадостно сказал Ринатик, переобуваясь в тапки.
– Привет, – бурчит Надя.
– На-деж-да, мой ком-пас земной, – поет Ринатик, – как дела?
– Хорошо.
– Каникулы? Отдыхаешь?
– Да.
Он тоже давно знает, что она знает.
– Ну и молодец.
И Ринатик идет на кухню к маме. Надя собирается на улицу.
– Мам, я гулять.
– Давай, только недолго, – отвечает ей кукла Юлька. Все, Нади для нее уже нет. Теперь до вечера ее будет интересовать только Ринатик, Ринатик и Ринатик.
Надя надевает ошейник с поводком на Томку и вприпрыжку сбегает в двор. В голове как нельзя некстати звучит навеянное Ринатиком «Надежда, мой конь подземной» – так и только так слышит Надя эту песню.
5.
– Ка-тя! – зовет Надя, стоя по окном девятнадцатого дома.
Катькина голова тут же высовывается.
– Привет. Выйдешь?
– Не знаю. Щас спрошу.
Томка увлеченно нюхает какую-то травинку, затем деловито и немного презрительно «делает дела». Катька вскоре появляется:
