Дом на солнечной улице - страница 18

– Например? – спросила Мар-Мар.

– Например, убивал людей и крал их деньги для себя и своей семьи.

– Но ака-джун говорит, что у царей есть дворцы и драгоценности, – сказала Мар-Мар.

– А почему баба́ не думает так же? – спросила я.

– Люди разное говорят. Господь знает, правы ли они, – сказала мама́н. – Мар-Мар, не поможешь мне собрать кусочки? Мы можем оставить их, как головоломку, и ты с ними потом поиграешь. – Она подмигнула мне.

Мар-Мар кивнула и выпрыгнула из ее объятий. Мама́н вырезала холст, расправила картину на полу и аккуратно порезала ножницами на квадратики. Мар-Мар сложила их в стопку. Портрет шаха превратился в головоломку меньше чем за час.

Новое революционное радио весь вечер вещало о том, как армейские бараки и полицейские участки в городе один за другим переходят в руки народа. «Иран, Иран, Иран, земля крови, огня и смерти» играла раз за разом. Эта героическая песня стала символом сопротивления в сердцах и умах иранцев. У меня по телу бегали мурашки каждый раз, когда я ее слышала по радио. В ту ночь мы спали в огромной родительской кровати. Пустое место, где раньше лежал отец, было слишком заметным, и мы, сами того не замечая, пытались заполнить его. Мама́н положила Мар-Мар посередине, чтобы та не свалилась. Во сне она много ерзала и во время поездок не единожды падала с кровати. Мама́н закрыла все окна и задернула плотные цветастые шторы поверх полупрозрачной тюли, чтобы шум и свет снаружи нам не мешали. Я все равно не могла уснуть. Ожесточенные выкрики и звуки выстрелов с улицы будоражили меня. Я очнулась от полудремы. На стене напротив постели была решетчатая ночная лампа. Мама́н включала ее по ночам, и мне часто был виден ее голубой свет через полуприкрытую дверь, когда я ходила в туалет. В ту ночь вся комната сияла небесно-голубыми точками, рассыпанными по стенам. Я заметила, что мама́н сидит на краю кровати. На ней была шелковая ночная рубашка на тонких бретелях, и она качалась взад-вперед. Плечи сверкали в мягком свете, когда она двигалась. Я слышала, что она тихо плачет, сжимая в руках папину остроконечную фуражку. Она касалась подбородком верхушки фуражки, что-то нашептывая под нос. Она разговаривала с баба́? Я не могла разобрать ее слов. Она вцепилась в края фуражки и поднесла ее к губам. Она скучала по баба́ так же сильно, как я? Она поцеловала фуражку и убрала ее в комод, в котором баба́ хранил форму. В тот момент я поняла, что никогда не видела, чтобы родители целовались или обнимались у нас на глазах.

На следующее утро мама́н разбудила нас с Мар-Мар и велела одеваться, чтобы поехать в дом ака-джуна. Мар-Мар вредничала и не хотела вставать, но мысль о том, чтобы вернуться к ака-джуну, выдернула меня из постели. Мама́н припарковала свой «Жук» во дворе. Она взяла собранные накануне вечером сумки и вышла, чтобы отнести их в машину.

Мы все еще были в ее спальне, когда она спешно вернулась в дом, швырнула сумки на пол и быстро захлопнула за собой дверь. Мы поспешили в гостиную узнать, что случилось. Она стояла, упершись лбом в дверь и пытаясь перевести дыхание. Лицо у нее по цвету сравнялось с белой краской, которой дверь была выкрашена. Над бровями собрались жемчужинки пота. Она закрыла замок дрожащими руками.

– Мама́н, что случилось?

Она кинула на меня быстрый взгляд и попыталась спрятать руки.

– Ничего, азизам. Иди завтракать. Я положила бутерброды с маслом на тарелку.