Все планерки – и плановые, и внезапные начинались по давно установленной схеме. Люди, вызванные на них, долго выдерживаются в приемной в ожидании звонка генерального – приглашения в его кабинет. Звонок, всегда резкий, бьет бичом по натянутым нервам. Каждый сразу стремится придать себе деловой озабоченный вид и прошмыгнуть на укромное место, не привлекая внимания придирчивого хозяина кабинета: ничего хорошего такое внимание никому пока что не приносило.
Ковров молча внимательно наблюдает как все рассаживаются. В эти минуты секретарь подает ему чай, Гурий Львович с шумом отхлебывает глоток и произносит начальные фразы.
Говорили, что в молодом возрасте Гурий Львович был очень собой недурен: высокий, стройный, светлоглазый, с черной волнистой шевелюрой. Имея состоятельных родителей, он и в институте, и после него – всегда носил модную и дорогую одежду, и это сыграло не последнюю роль в его успешной служебной карьере, хотя пост генерального директора самого хлопотливого областного объединения он считал для себя незаслуженно низким.
Ковров не таил своих притязаний на руководящие места в исполкоме, а позже – и в администрации области, но первые лица не хотели иметь рядом с собой человека, известного сварливым характером, И Гурию Львовичу оставалось демонстрировать свой невостребованный потенциал только в обществе подчиненных.
Излишняя желчь и постоянное недовольство – превосходные разрушители организма, и после шестидесяти от былой импозантности Гурия Львовича остались только воспоминания. Он сделался сутулым, худым, с впалой грудью и дряблым, отвисшим, как груша, животом. Нос его вытянулся и заострился. Седые волосы, короткие от еженедельной стрижки, всегда топорщились, как иголки, резко обозначились скулы, цвет лица приобрел сероватый оттенок, и вся голова его стала похожа на сердитого ежика, подозрительно принюхивающегося к чему-то. И стоило Гурию Львовичу занять свое кресло с гнутыми подлокотниками, поставить на стол длинные худые руки, как сразу начинало казаться, что старый, раздраженно-настороженный ежик забрался на раскорчеванный пень и пугает людей угрожающим фырканьем.
Подчиненные Гурия Львовича притерпелись и к его брюзгливому виду, и к постоянным придиркам, и к томлению в приемной перед унижающей достоинство встречей с сидевшим в кабинете Ковровым, и когда однажды этот набор неприятных спутников совещаний оказался неполным, люди заволновались.
В дни планерок, назначенных на утро, Ковров приходил рано и сидел в одиночестве в кабинете, не общаясь ни с кем, кроме как по телефону. В тот день в управлении его не было, хотя до десяти часов – времени начала совещания – оставались считанные минуты.
В приемной уже давно было много народу, практически все приглашенные. Отсутствие Коврова всех тревожило: не связано ли это с непонятной всем перестройкой, которая, по сути, оборачивалась полнейшим развалом? Ломались общественные устои, становились ненужными люди и предприятия, и всюду звучали непривычные уху слова: предприимчивость, предпринимательство, бизнес…
Не менее получаса Силаев, директор обувной фабрики, разъяснял столпившимся возле него коллегам свое понимание новой политики, нагоняя при этом на них страху:
– Все будет так, как сегодня у капиталистов: каждый сам по себе. Чем хочешь, тем занимайся… А чем заниматься, когда все кругом уже порасхватано?!.. Вот и идут на самое невероятное… Я видел фильм как раз по этому случаю…
