Спустя пару часов Дикая Свора, лая и огрызаясь, в полном составе отбыла в Старый Город. В доме воцарилась полнейшая тишина; Нежина и не помнила, чтобы когда-либо прежде в нём звучало такое безмолвие.
На всякий случай выждав некоторое время, толстушка выползла из-за угла и пошлёпала в ванную, поддерживая резинку на сползающих штанах. Её ноги в старых, но тёплых тапочках временами спотыкались о выщербленную плитку кафеля.
Девица наклонилась над оббитой, в пятнах ржавчины раковиной, пытаясь привести себя в порядок, что никогда ей особенно не удавалось. Старое вытертое вафельное полотенце свисало с крупных плеч, словно белый флаг со стен сдавшейся без боя крепости, могучей, но населённой трусливым народом. Волосы, казалось, ни разу не встречавшиеся с расчёской, торчали в разные стороны, словно клоунский парик. В них запутались перья, которыми старые подушки щедро делились с детскими прическами, превращая их в вороньи гнёзда.
Девица взяла расчёску и откинула голову назад. Под крепкими взмахами руки расчёска едва продирала спутанную гриву, превращая её в мягкий струящийся водопад, касающийся пола. Вздохнув, толстушка заплела тугую косу и, закрутив её в пучок, спрятала под косынку. Так она привыкла делать со времён глубокого детства, когда Дикая Свора то жгла, то вырывала ей волосы.
Девица подняла глаза и вздохнула ещё мрачнее: мутное зеркало не отразило ничего нового, а старое ей совсем не нравилось. Равнодушное стекло выдало излишне полную особу с круглым лицом. Щёки этого лица подпирали распухшие от рёва глаза, поэтому они всегда смотрели хмуро и недовольно, хотя в редкие минуты радости наполнялись нежным светом. Да и, по правде сказать, не бывает уродливых глаз даже у самых уродливых людей.
Кожа девицы сияла, но это было не нежное мерцание свежести – так обычно блестит сковорода, если её обильно смазать салом перед выпечкой блинов. Слово «сало» приходило в голову неискушённому зрителю и при взгляде на нижнюю часть тела юной особы: ткань казённых полосатых штанов плотно обтягивала пухлые ножки, грозя вот-вот лопнуть.
Настроение девицы, и без того весьма печальное, потеряло последние отблески света. И, несомненно, хорошо, что такое чучело осталось дома вместо того, чтобы пугать не ведавших страха городских жителей.
И вот теперь весь интернат на экскурсии в Старом городе наслаждается новогодней иллюминацией, а Куммершпик заперта в доме, вынужденно любуясь на замечательный фонарь под собственным правым глазом, освещавший тёмную комнату не хуже китайского фейерверка.
Нежина никогда не любила этот праздник. Те небогатые подарки, которые доставались девочке, пока она была совсем ребёнком, отбирали старшие ребята. Клавесин, который, видимо, был построен из того же кирпича, что и дом, приблизительно в то же время, издавал скрипучие дребезжащие звуки, которые даже глухая повариха признавала отвратительными, хотя до того, как она потеряла слух, ей приходилось слышать многое. Но этого визга её давно вышедшая из строя барабанная перепонка перенести не могла. Только Феррул Пунт в те моменты, когда мог одним только выдохом убить не одного воробья, пускался в пляс под ужасающий вой музыкального инструмента. Дикие танцы Феррула наводили ужас на видавших виды воспитательниц, со священным трепетом взиравших на его прыжки и ужимки. Маленьким воспитанникам же после таких вечеров часто снились кошмары с пляшущими обезьянами.
