На кривобокой елке, стоявшей возле камина на столе, чтобы дети не растерзали новогоднее дерево раньше времени, висели не игрушки. Вместо конфет и шариков на ветвях ютились письма, которые традиционно присылали воспитанникам родственники, клятвенно обещавшие забрать к себе племянников и внучат в самом скором времени. С каждым годом ветки наклонялись всё ниже под тяжестью ворохов посланий с заверениями: ведь на свете нет ничего тяжелее лживых обещаний. Одно было хорошо: дети с нетерпением ждали праздников, ведь в эти дни можно было попросить добавку, и иногда случалось, что её даже давали, причём не в виде порции тумаков.
Размышляя о несправедливости этого мира, но более всего о своих собственных нуждах и горестях, Нежина и сама не заметила, как её ноги пошли в желательном для них направлении, и, очнувшись, обнаружила, что стоит прямо у входа на второй этаж, напротив покрытого изморозью окна.
Влекомая грустными до изнеможения думами толстушка подошла к окну и подышала на стекло: пушистолапые морозные ёлочки заискрились розовым от тёплого воздуха и исчезли: через кружок ничем не прикрытого стекла она увидела голый скучный двор, полностью убелённый снегом, да сосны, изогнувшие крючьями ветки. За вершину одной из них зацепилось солнце, опушённое инеем. Нежина стояла, не в силах оторвать глаз от чудесной картины, пока солнце не вздрогнуло и не ссыпало с себя иголки инея от удара, сотрясшего дом.
– Откройте дверь! Немедленно выпустите меня!
Неожиданно Нежина вспомнила, что Агата по-прежнему заперта, крадучись, подошла к двери и замерла, не решаясь отодвинуть стул, который заботливо подпирал дверь. Однако чуткий слух Неизвестной улавливал малейшие звуковые колебания, поэтому немедленно в комнате поднялся такой шум, что Нежина, отворившая было дверь, чтоб войти, отступила назад и стала изумлённо прислушиваться.
– Я убью тебя, Куммершпик! Немедленно отопри!
– Сейчас, сейчас, – Нежина суетливо отодвинула стул, но под очередным ударом порядком расшатавшийся древний предмет мебели упал прямо ей на ногу. Нежина некрасиво сморщила лицо.
– Не время, – бросила на ходу вылетевшая из комнаты как чёрт из табакерки Агата. – Быстро одевайся!
– Что? Куда? – Нежина едва успевала задавать вопросы, как в лицо ей полетела одежда.
– Всё потом, всё потом, – лихорадочно бормотала Агата, поспешно втискиваясь в брюки. – Если бы знала, какой сегодня день! Какой день!
– Какой? – машинально повторила Куммершпик, путаясь в брючине, которую медленно натягивала на полную щиколотку.
– День моего освобождения, – торопливо бросила Неизвестная, – поторапливайся, иначе драгоценное время уйдёт: никто ждать не будет.
Агата так близко наклонилась к подруге, что та чувствовала её свежее и чистое, как морозный воздух, дыхание и видела расширенные в лихорадочном возбуждении зрачки. У Нежины тяжело и громко забилось сердце, щёки вспыхнули жарким огнём, как бывало не раз, когда она сталкивалась с многочисленными потребностями подруги и их многообразными проявлениями.
– Так, – она села на кровать и решительно скрестила руки на груди, – я никуда не пойду, пока ты всё не объяснишь.
– Нет времени, о, как я опаздываю! – Агата в беспорядке металась по комнате, роняя всё, что видит, и тут же затаптывая это. – Помнишь, школьную ярмарку в Старом городе? На которой тебе подставили подножку, так что полгорода видело твои панталоны.
