Оказывалось, что эти недолговечные дети давно и тяжело болели, и, что естественно, тихо и мирно умирали по вполне логичным причинам, после чего, собственно, у доктора и появлялся очередной блестящий клык, резец или моляр.
«Бог дал, бог и взял», – заключал доктор, ловко поворачивая в руках очередное крохотное затвердевшее тельце, и бросал его, словно полено, в груду других сгоревших от лихорадки или холода младенцев.
Дети считались слишком мелкой монетой, на которую не было принято обращать внимания, медяками, которые не жалко и выкинуть, и потерять, и отдать нищим. Правда, многие бедные семьи так не думали, складывая из таких медяков целые состояния. Но большинство не придавало значения мелким монеткам, чеканя всё новые и новые, пока уже выпущенные тихо лежали, холодные и безмолвные, в ряду таких же неприкаянных бесценных медяшек.
Но Нежине повезло. Тихая, не привлекавшая внимание девочка выжила вопреки нежной заботе нянек и внимательному надзору врача и отправилась из дома малышей в сиротский приют. Тут не бывает иначе: или кладбище, или приют. И неясно, что из этого хуже. Многие считали эти места равнозначными и одинаково безысходными. Другие думали, что выход один, и он закономерен и очевиден: просто дети могли пойти туда короткой дорогой, а могли сначала немного задержаться в приюте. Последние заслуживали, по общему мнению, большего уважения, ибо страдания всегда считались привилегией святых, перед которыми в этом городе преклонялись и благоговели. Но тех малышей, которые смогли вопреки всему дожить до совершеннолетия, преждевременно распустившись и созрев до срока, уже боялись и люто ненавидели, поскольку жестокая среда забирала у них последнее дыхание человечности, а из зверят, как известно, вырастают только звери, не считая, конечно, налоговых инспекторов.
Но и звери, и люди обладают памятью. Обычно в трудные времена костер воспоминаний греет не хуже настоящего. А иногда бывает так, что человек сам создаёт себе иллюзию прошлого, если в этом прошлом ничего хорошего не случалось. Сознание человека нуждается в памяти о минувшем, причём хорошей памяти, иначе его душа замерзает, ведь ей нечем себя согреть.
Нежина плохо помнила дом малышей, поскольку эту память ей не хотелось бы навсегда оставить с собой, но встречу с Агатой она не забыла бы никогда.
В детский дом ребят привезли зимой, в лютый холод, и пока небольшая стайка насмерть замёрзших малышей разматывала друг на друге тёплые там, где не было дыр, шерстяные платки, перешептываясь, вытирала блестящими в свете тусклых ламп рукавами озябшие носы, потёкшие в тепле, словно весенние ручьи, и тихонько оттаивала в темноватом коридоре с закрытым камином, который слабым светом разгонял коварную, настороженно затаившуюся тьму, по лестнице кубарем скатилась она – темноволосая, темноглазая, с грязными пятнами на лице девочка – Агата – единственное существо, долгие годы приносившее, как казалось Нежине, луч солнца в этот дом печали.
Дети замерли. Ведь именно так нянечка, ругаясь за очередные мокрые штаны, описывала чертей, которые приходят за непослушными и неаккуратными детьми. От этого дети плакали еще больше, соответственно, увеличивая в геометрической прогрессии количество мокрых штанов и крепких подзатыльников.
По напряжённой фигуре Агаты было видно, что она будет до последнего отстаивать занятую территорию, чтобы место не досталось чужакам. Так коты настороженно работают ноздрями, прежде чем впиться когтями в глаза противника. Поэтому вполне логичным кажется и то, что Агата, пыхтя, прошлёпала на толстых ножках прямо к стоящей впереди Нежине и, ничего не говоря, ударила её по щеке. Дети прижались друг к другу и задрожали. Кто-то заплакал. Но Нежина уже знала, что за себя нужно стоять, особенно, когда дело касалось вещей, которые затрагивали её сердце или гордость, и не дала бы спуску самому чёрту, поэтому изо всех сил толкнула Агату так, что та приземлилась прямо на толстенькую попку и запыхтела, как ёж.
