Как только Нежина покинула карету, где всю дорогу она сидела спиной к молчавшей старухе и не издавшему ни звука Барысу, все заготовленные ранее фразы, уже державшиеся на самом кончике языка девушки, внезапно исчезли где-то в глотке, и в течение следующих минут десяти Нежине пришлось посвятить себя исключительно созерцанию обветшавшего дома призрения. Но грубый толчок в спину ясно намекнул, что пора исследовать не только лицо, но и утробу здания.
Прежде чем войти внутрь, Нежина замешкалась: ей показалось, что дом кишит призраками. И действительно, унылый вид разрушающегося дома и место, в котором он гнил в одиночестве, были сами по себе достаточным основанием, чтобы породить причудливые образы и представления. Не лучше обстояло дело и внутри: многие комнаты особняка были богато обставлены, отделаны драгоценным деревом, местами превратившемся в кружева благодаря крепким челюстям термитов, украшены мраморными колоннами, потемневшими и выщербленными внизу. От серых каменных стен веяло таким холодом, что спина Нежины мигом покрылась мурашками. В огромном центральном зале, служившем столовой, нашелся даже закопчённый камин, давно и плохо почищенный, с огромным железным вертелом посередине. И кругом, куда ни глянь, восковые потёки от свечей. Небольшие оконные проёмы занавешены тяжёлыми парчовыми шторами, посёкшимися снизу и вытянутыми сверху. Кручёные шнуры недосчитывались кистей. Присмотревшись, Нежина обратила внимание, что и шторы, и стены украшал повторяющийся узор цветка белой лилии с перевёрнутой головкой, обвитой чёрной змеёй. И вокруг ни единой живой души.
– Где все? – робко спросила девушка, осторожно дотронувшись до плеча директрисы. «Все-се-е…» – тотчас же отразилось от стен.
Старуха дёрнула рукой так, словно бы на ткань платья приземлился навозный жук, только что плотно пообедавший. Нежина неожиданно для себя встретилась с глазами мадам, мрачными на мертвенно-бледном лице, рождающими странную тревогу, предчувствие чего-то дурного.
– Никогда не касайся моего тела, дитя, – холодно бросила старуха, не разжимая губ, и поплыла по рассохшимся ступеням деревянной лестницы. – Ступай за мной.
После первого же шага нижняя ступень отозвалась отчаянным визгом.
– Я думаю, – холодно прокомментировала Гроак, не оборачиваясь (ступени под её ловкими шагами не издали ни звука), – я думаю, что Лидия получает избыточное финансирование либо слишком много тратит средств на обеды.
Спустя целую вокальную партию в исполнении визжащей лестницы величавая старуха вместе со своей неуклюжей спутницей наконец очутились на втором этаже.
Здесь преобладал белый цвет. Кто-то не пожалел краски и выплеснул на стены и потолок целую цистерну белил. Комната напоминала людоеда, по ошибке натянувшего на себя платье младшей школьницы. Но пол по-прежнему был тёмным и рассохшимся, скрипящим при каждом, даже очень осторожном, шаге.
Во всю белоснежную стену кроваво-красными буквами чёткими вытянутыми буквами была намалёвана библейская цитата: «И да будут слова сии, которые Я заповедую тебе сегодня, в сердце твоем. И внушай их детям твоим и говори о них, сидя в доме твоем и идя дорогою, и ложась и вставая; и навяжи их в знак на руку твою, и да будут они повязкою над глазами твоими, и напиши их на косяках дома твоего и на воротах твоих».
На каждом шагу каждый сантиметр кричал: «Наказывай сына своего, доколе есть надежда, и не возмущайся криком его», «Не оставляй юноши без наказания: если накажешь его розгою, он не умрет; ты накажешь его розгою и спасешь душу его от преисподней», «Я объявил ему, что Я накажу дом его на веки за ту вину, что он знал, как сыновья его нечествуют, и не обуздывал их…».
