Четверг, 26 декабря 1996 года
Лора проснулась в шесть часов утра и сразу поняла, что уже больше не заснет. Дождь громко барабанил по стеклам окон. На некоторое время она задумалась, не следует ли ей встать и сделать чай, чтобы хоть немного вернуть себе душевный покой, но потом решила, что это может разбудить Марджори. Ей не хотелось уже сейчас увидеть недовольное лицо своей сестры и услышать брюзжание в свой адрес. Она осталась в постели и, вздохнув, повернулась на другой бок.
Затем вспомнила, что ей приснилась Фрэнсис, хотя не могла сказать, что именно видела во сне. И как всегда, когда речь шла о Фрэнсис, у нее осталось неопределенное чувство печали и обиды. Лора не могла думать о Фрэнсис без того, чтобы эти мысли не сопровождались раздражением. Раздражением и тоской. У нее никогда не исчезнет желание вернуть те годы, которые они прожили вместе, и никогда она не освободится от того тлеющего у нее глубоко внутри гнева, с которым Лора вспоминала о своей безнадежной заботе о Фрэнсис и о ее холодной реакции на нее. Она всеми силами добивалась признания, расположения, любви и что-то из этого получала, но ей всегда недоставало той самой толики, которая причиняла боль. Фрэнсис приближалась к ней, чтобы потом в какой-то момент внезапно остановиться и дальше не двинуться с места. Настоящей дружбы она не допускала. И уж тем более не хотела брать на себя роль матери, о чем Лора так страстно мечтала. В конце концов, она была работодателем, а Лора – всего лишь служащей.
В один прекрасный момент Лора поняла, что ничего не сможет изменить, и тем больше стала добиваться того, чтобы стать незаменимой. У Фрэнсис никогда не должно быть никаких оснований, чтобы уволить ее. Она этого и не сделала, но и фраза «никто не может сделать это лучше тебя, Лора» ни разу не слетела с ее губ. Лора могла делать все, что хотела, но не получала то, о чем так сильно мечтала.
Ей вдруг вспомнился случай из поздних семидесятых. Тихий, холодный, туманный ноябрьский день. Она работала в саду в Уэстхилле: вырезала кусты роз и укрывала растения еловыми ветками от будущих морозных ночей. Изо рта шел пар, но она разогрелась от работы, и щеки ее горели. Лора любила сад, неустанно ухаживала за ним, содержала его в идеальном порядке и знала, что может гордиться результатами.
В тот день она настолько погрузилась в работу, что даже не слышала, как подошла Фрэнсис. Лора испугалась, когда за спиной раздался ее голос.
– Даже в ноябре сад еще красив, – сказала Фрэнсис, оглядывая сад острым орлиным взглядом голубых глаз. – И так ухожен!..
Лора выпрямилась, подавив стон из-за тянущей боли в спине.
– Н-да, – сказала она скромно, хотя от гордости и счастья кровь прилила к ее щекам.
– Но он никогда не будет таким, каким был в то время, когда еще была жива моя мать, – продолжила Фрэнсис. – У нее было особое отношение к растениям. Она с ними даже разговаривала – на своем ужасном дублинском диалекте, который никто из нас не понимал. Иногда казалось, что ей достаточно всего лишь суметь уговорить какой-нибудь цветок, и он уже начинал цвести. Ее сад славился своей красотой на всю округу.
Радость погасла. Лора была уничтожена, словно кто-то пнул ее ногой. После этого в ее душе осталась глубокая рана.
«Почему ты никогда не была по-настоящему тактичной? – больше всего хотелось прокричать Лоре. – Почему я никогда не могу тебе угодить? Почему ты никогда не замечаешь, что причиняешь мне боль?»
