«О чем мы только думали, – недоумевает Нелла. – Нельзя похоронить мать и ожидать, что она никогда не вернется. Я должна была знать».
Тея никогда не расспрашивает тетю напрямую: «Какой была моя мать?» Вместо этого она обрушивает все на себя: «Ты меня не хотела. Ты не была рада моему рождению». Во многих отношениях это еще хуже. Во многих отношениях они вообще не преуспели.
– Мы делали то, что должны, дабы ее защитить, – говорит Отто, словно прочитав мысли Неллы.
– И теперь ей нужна иная защита. Позволь мне найти ее для Теи. Позволь мне найти для нее немного пиров и музыки. У нас ушло так много времени, чтобы вернуться в город. В прошлом году я столько сил приложила, распивая чай с людьми, которых предпочла бы столкнуть в канал.
Нелла в отчаянии. Они вдвоем уже так много раз вели этот разговор – и упирались в тупик.
– Теперь, когда она старше, все только хуже, – говорит Отто. – Люди стали наглее. Меньше любопытства, больше откровенного шока. Мы с Теей не единственные в городе, кто так выглядит. Далеко не единственные. Но, возможно, мы одни из немногих, кто так хорошо одевается, и именно это людям так ненавистно.
Нелла помнит, как шестилетняя – не старше! – Тея цеплялась за юбки Корнелии на овощном рынке. Покупательница рядом с ними глянула вниз, и любопытство на ее лице быстро сменилось едва ли не голодом.
«О, что за существо! – вскричала она, запуская пальцы в черную копну волос Теи. – Никак не пойму. Она… о, не может быть!»
«Не ваше дело», – ответила Корнелия, отстранив Тею и взяв в руку кочан капусты, словно гранату.
За последние восемнадцать лет капустных женщин и мужчин встречалось много: большеголовых и бледных, с интеллектом овоща. Можно даже сказать, что имя капустным легион. А еще есть девочки и мальчики потемнее Теи, есть афробразильские служанки, которые стоят перед синагогами с утра пораньше, чтобы занять для госпожи место получше, есть жены португальских торговцев. В детстве Тея любила слушать, как девчонки окликают друг друга по имени, на португальском или иврите, – Франциска, Изка, Грасия. Не раз она тянула Неллу за руку, чтобы они остановились и поглядели. Нелла замечала, как с возрастом Тея стала пытаться поймать взгляд этих служанок, надеялась получить в ответ хоть каплю понимания. Но, за исключением одной-двух, девушки не смотрят ей в глаза. Не хотят неприятностей, полагает Нелла. Тею отличает от них не такая темная кожа – наследство матери. Или, может, как говорит Отто, виновата одежда Теи: простой крой, но более изысканная, долговечная ткань. Или, может, дело не в том и не в другом. Нелла всегда считала себя в подобных вопросах полной невеждой.
– Ее защитит богатство, если Тея найдет его на балу, – говорит она и колеблется. – Ее защитит брак.
– Брак, – роняет Отто. – Брак – не гарантия выживания. Уж ты‐то должна это знать, как никто другой.
Они встречаются взглядом. Ступают на опасную почву.
– Моей дочери лучше остаться здесь, – говорит Отто.
– А ты ее спрашивал, хочет ли она этого? Ты видел наш гроссбух. Ты знаешь, насколько все худо. Мы с тобой не вечны, – не сдается Нелла. – И что тогда? Хочешь, чтобы она осталась одна в этом огромном склепе, без дохода, без защиты?
Отто поднимается на ноги.
– Нет, конечно.
– Но хотя бы, – продолжает Нелла, пытаясь разрядить обстановку, – Корнелия точно никогда не умрет. Корнелия переживет нас всех.
Неохотная улыбка Отто на миг дарит им обоим облегчение. Эти восемнадцать лет отразились на их лицах, но Корнелия гремит сковородками на кухне так, словно ей по-прежнему двадцать, готовая сразиться с птицей, с рыбой, с любым упрямым клубнем. Так или иначе поверишь в ее бессмертие.
