Им было хорошо вместе – гулять, ходить в театры или в кино, пить кофе и разговаривать, любить друг друга, просыпаться по утрам. Она любила в нем все, включая неприспособленность к жизни – «Ничего, я сама разберусь», – ей нравились его страстная увлеченность наукой, отношения со студентами, которые его обожали. Даже к языкастым коллегам он не попадал на зубок. А как он вприкуску пил чай? «По-купечески», – смеялась она, а он краснел и смущался, оправдывался: «Нянечка приучила». А как он играл на рояле! Она любила его жидковатые, чуть в рыжину легкие волосы, и пухлые руки с длинными, нервными пальцами, и серые глаза, и россыпь веснушек на покатых плечах. Любила всего, от пяток и до макушки. Подтрунивала над ним, даже смеялась. Но любила, очень любила.
В метро Клара и профессор расстались, и напоследок он поцеловал ее руку.
С тех пор стали общаться, разумеется, только по-дружески. Вместе ходили в буфет, пили кофе с булочками, обсуждали институтские новости, сплетничали, Клара передавала девочкам книжки – чудесные, изданные лет тридцать назад. Он понимал, что это книги ее ушедшего сына.
Однажды сходили в «Современник» – он взял билеты, – потом в Зал Чайковского.
По институту вовсю ползли сплетни – у Ниточкина и Клары опять роман! Больше всего бесновались женщины: как же так, она ведь старуха! А сколько вокруг молодых и одиноких? Окрутила дурачка, воспользовалась его слабым характером, его бедой. Но ведь не сходится с ним, вот хитрая баба! Еще бы – там же две дочки, на черта ей хлопоты.
Ниточкин и Клара посмеивались, на сплетни им было плевать. А дружбой своей они дорожили.
Сложнее было с тещей. Юльку она по-прежнему не отдавала.
Ниточкин настаивал, увещевал, приводил доводы, главный из которых – сестры должны расти вместе. Но у Галины Николаевны были свои резоны – Юлька целый день в саду на воздухе, ест свежие яйца и творог, свои яблоки и сливы, а не импортные, напичканные черт знает чем.
– Книжки мы читаем, цифры учим, стихи, вы забыли, что я учитель? И деду она радость и сила, а мне и говорить нечего. Я бы без нее… – И суровая Галина Николаевна принималась плакать.
Что он мог с этим поделать? Жалко ее было до сердечной боли. У нее своя правда, и он должен с этим считаться.
– И еще, Александр Евгеньевич, – теща искала все новые аргументы, – а татарочка твоя, нянька? Возьмешь еще и Юльку – точно сбежит! На кой ей два дитя? С одной легче. Да ты знаешь Юльку, такая оторва и бесененок, в кого – не пойму! Катя моя ангелом была, да и Маша спокойная. Ты вроде тихий… А эта – ну чистая бандитка! – И теща расплывалась в улыбке. – Никто с ней не справится. Ни ты, ни нянька твоя! Глаз да глаз за ней, иначе беда!
Профессор ездил в поселок каждые выходные, но одним днем, без ночевки. Ночевку ему не предлагали – дождь ли, снег, сильный ветер, да и он сам уезжал с облегчением, тяготясь неласковой родней. Не складывалось у них, не получалось.
«Чужой я для них, – думал Ниточкин, – как был чужим, так и остался. Но Юлю они любят искренне, и понятно, что это единственное, что дает силы жить. И все-таки это неправильно: родные сестры – и два разных дома».
В субботу у них с Марусей были мероприятия: Образцовский кукольный, Музыкальный Сац на Вернадского, Уголок Дурова, цирк. Потом кафе-мороженое, прогулка. Это были счастливые часы. В воскресенье хотелось отоспаться, но он собирался и ехал в поселок. По дороге в магазин – Юлькины любимые мандарины и плавленые сырки. Тестю колбасу, теще торт – и вперед.
