– Баба Надя храпит, еще как, – вздохнула она, – я беруши вставляю.
– Ну вот и договорились, – кивнул профессор и направился к себе. Разговор был ему в тягость.
На пороге Ася окликнула его:
– Александр Евгеньевич, подождите!
Он обернулся.
– Я подумала! Мне… в общем, мне все подходит.
С постоянным присутствием Аси жизнь окончательно наладилась. Теперь в доме всегда был обед, белье выглажено, полы натерты, и в вазе, любимой Катенькиной синей вазе, стояли цветы. Дом словно ожил, проснулся, выздоровел – появилась хозяйка. Нет, не так: в доме появилась женская рука. Легкая, почти незаметная, но очень умелая.
Снова пахло едой, свежестью, цитрусовым запахом полироля, стиральным порошком. Сверкали до блеска отмытые окна, блестели полы, и даже сто лет не мытые блеклые ковры заиграли новыми красками.
«Когда она все успевает? – недоумевал профессор. – Ведь это такой колоссальный труд!»
Теперь, когда он возвращался из университета, его ждали накрытый стол и горячий ужин. Из детской доносился Марусин смех.
«Удивительные такт и культура, – удивлялся профессор, отрезая кусок сочного мяса. – Ни одного глупого вопроса, ни одной бестактности. И это девочка из барака!»
Мучило одно – Юлька по-прежнему жила у тещи, и та все так же была непреклонна.
– Ну не судиться же нам, Галина Николаевна, – с отчаянием сказал профессор однажды. – А вы вынуждаете. И как вы не понимаете: девочки должны расти вместе!
– Ну да, – хмыкнула теща, – а меня сразу на кладбище за ненадобностью!
Что тут скажешь? У всех своя правда. И тещу профессор понимал, и девчонок жалел: при встрече становилось понятно – они чужие, а ведь никого нет ближе, родные сестры.
Жизнь его была окрашена дружбой с Кларой. Удивительное дело – столько лет он не вспоминал о ней или старался не вспоминать, избегал ее, прятал при встрече глаза, а именно она стала необходимой. Самый близкий друг, самый надежный.
Вместе ходили в театры, у Клары был канал, как она говорила, – знакомая кассирша в театральных кассах. Если позволяла погода, гуляли по центру. Заходили в кафе, выпивали по сто граммов коньяка «для сугреву» и снова болтали о жизни.
Однажды он пригласил Клару на Марусин день рождения. Неделю она мучила его – что девочке подарить. И вот суббота. С раннего утра пахло выпечкой – Ася старалась изо всех сил. Беляши, эчпочмаки, пироги с курагой, лимоном, маком и яблоками.
Приехали теща с Юлькой.
Старшая дочь ходила по квартире и с задумчивым видом рассматривала книги, картины, трогала гардины, проводила пальцем по пианино.
– Хорошо живете, – сдвинув брови, наконец сурово сказала она, – богато.
Все рассмеялись.
По тещиному лицу пробежал холодок, она с тревогой посмотрела на внучку.
Пришла и нарядная, надушенная Клара, вручила растерянной Марусе невероятную, в ее рост, немецкую куклу с блестящими белыми волосами, распахнутыми глазами и маленьким полуоткрытым ртом.
– Мэрилин Монро! – рассмеялся профессор.
– Просто Монро, – строго поправила его именинница, – Мэрилин Монро – слишком длинно!
Так и назвали – «Монро».
В дополнение к круглоглазой Монро имелись белые кружевные колготки, синий трикотажный пиджачок на золотых пуговицах и бордовые лаковые туфельки. Не туфли – игрушка!
Маруся от растерянности хлопала глазами, а на Юлькином лице застыла странная полуулыбка. Кажется, девочка не знала, как на это реагировать.
Да что девочка – растеряны были все. Клара поняла, что совершила оплошность.
