Замуж Гинда вышла далеко за двадцать, без особой любви. А как иначе? Пока старших сестёр к мужьям пристроила да братьев женила, пока младших выучила! Генин Мойша был на десять лет её старше – разница невелика. Но уж больно нездоровый: воевал в мировую с немцами и где-то в окопах туберкулёз заработал, с тех пор всю дорогу лёгкими страдал.
Мойша Черняховский из соседнего местечка забрёл к ним случайно. Может, конечно, кто и подсказал про Гинду, он и посватался. Сам. По-простому сказал чуть не с порога: «Ханна, даёте разрешение, чтобы ваша дочка замуж за меня вышла?» А Ханна что? Геня сама себе голова: с тринадцати лет дом ведёт, и мать слепая ею не командует, а, наоборот, во всём слушается. Ханна только и сказала, чтобы мужик не слишком-то обольщался и не попрекал потом: «Она грамоты не знает – ни писать, ни читать. Ну и худа дюже – не с чего было поправляться». На такие слова Мойша разумно ответил: «Да я и сам не толстый. А грамота – дело наживное: захочет – выучится, не захочет – обойдёмся и без букв. Считать-то, я слышал, хорошо умеет». – «Да, считает она очень хорошо, лучше любого профессора», – подтвердила Ханна. «Ну вот, – обрадовался Мойша. – Значит, хозяйка справная будет. Что ещё в доме надо?» На том и порешили.
…Отправив дочек к тётке за стенку, Гинда не спеша вытерла руки о передник, отвела мать на топчан, подальше от предстоящей суеты, и пошла открывать дверь, которая давно сотрясалась под ударами кулаков и сапог. Дверь была крепкая, дубовая, с тех времён ещё, когда у купца-хозяина здесь были склады. Грохот перекрывался настойчивым криком: «Черняховская, Геня! Открывай! Мы знаем, что ты дома!»
«Ещё бы не знать! – усмехнулась про себя Гинда. – Варевом вон как пахнет – и дверь не удержит». Открыла и, ничуть не удивившись, сказала:
– Ну, здравствуй, Сеня. Что, опять с «именем революции» пришёл?
– Дошутишься у меня! – миролюбиво огрызнулся низкорослый мужичок с ромбами лейтенанта и произнёс официальным тоном, понизив голос: – Гинда Давыдовна Черняховская, по имеющимся у органов сведениям, вы занимаетесь спекуляцией и в настоящее время скрываете в доме запрещённый товар. Сейчас в присутствии понятых здесь будет произведён обыск, – и, грубо отпихнув хозяйку, скомандовал двум молодцеватым напарникам уголовного вида: – Ищите тут по-быстрому.
– Бумажку-то хоть принёс? – не переставая усмехаться, спросила Гинда.
– Тебе зачем? – удивился гэпэушник. – Всё одно читать не умеешь.
– За тебя беспокоюсь: чтобы совесть твоя была чиста.
Лейтенант подхватил хозяйку под локоть и подтащил к окну, вроде как ближе к свету, а на самом деле чтобы бойцы, занятые шмоном, и два понятых – дворник и его жена, прилипшие к стене у входа, – не слышали их разговора.
– Слушай, Геня, прекращай свои шуточки при людях. На – подавись, – и он сунул ей в руки бумагу с печатями. – Можешь Этю попросить: пусть тебе прочитает.
– Ты Этю не трогай! – Гинда мгновенно переменилась в лице. И без того худая, скуластая, она вовсе стала похожа на Бабу-ягу: зеленоватые глаза грозно сверкали из-под нахмуренных густых бровей, крючковатый нос выдался вперёд. Но минутный порыв прошёл, и хозяйка привычно взяла себя в руки. – Сеня, мы договаривались: оформляй добровольную сдачу, бери своё – и проваливай.
– Геня, я так сразу не могу. Надо для приличия обыскать.
– Какой же ты сволочь, Сеня!
– Геня, придержи язык! Я при исполнении.
