Домашний огонь - страница 19

Эймон поменял позу так, чтобы щиколоткой коснуться ее щиколотки – жест сочувствия, как раз настолько малый, что она могла это вынести.

– Несколько месяцев спустя офицеры особого отдела МИ5 явились к нам и спрашивали о нем, а в чем дело, не говорили. Мы понимали, что стряслась беда, и бабушка просила обратиться к кому-нибудь – в Красный Крест, к властям, к адвокату – и выяснить, где он. Будь мой дед тогда еще жив, так бы, возможно, и поступили, но он к тому времени умер, а мама сказала, если мы начнем искать отца, спецотдел нас затравит, да и соседи заподозрят в нелояльности. Бабушка пошла в мечеть, надеялась там получить поддержку, но имам встал на сторону моей мамы, он наслушался уже историй о том, как давят на семьи британских граждан, схваченных в Афганистане. Одна из подруг бабушки говорила, что британское правительство лишит всех преимуществ социального государства, даже бесплатного образования и лечения, любую семью, которую заподозрит в симпатиях к террористам.

Гримаса Эймона явно показала, что он задет, ибо отождествляет с этим государством себя. Исма подняла руку, прося его воздержаться пока от спора.

– Моя мама знала, что это лишь слухи, но не стала рассеивать заблуждения бабушки. И на том дело и кончилось, а потом в 2004 году пакистанец, выпущенный из Гуантанамо, связался с родственниками отца, которые остались в Пакистане, и сообщил, что его держали в заключении в Баграме с начала 2002 года и там же находился мой отец. В июне того же года и он, и отец оказались в числе мужчин, которых посадили в самолет, чтобы переправить в Гуантанамо, Мой отец умер во время взлета, по-видимому, от сердечного приступа. Он еще кое-что порассказывал о том, как с отцом обращались в Баграме, но пакистанские родичи решили, что без таких картинок близким жить будет легче, и не стали нам это повторять.

– За два года никто не сообщил вам о его смерти?

– Кто бы нам сообщил? Американцы? Британская разведка? Ничего нам не сообщили – ни раньше, ни потом. Списки содержавшихся в Баграме до сих пор не обнародованы. Мы даже не знаем, потрудились ли вырыть ему могилу.

– Я уверен, его похоронили, – сказал Эймон.

– Откуда уверенность? Потому что они такие цивилизованные? – Она дала себе зарок не лгать Эймону, а не лгать означало также не скрывать свой гнев.

– Прости. Я хотел… Прости, я и представить себе не могу, каково пришлось тебе, всем твоим близким.

Она махнула рукой – беспомощно, безнадежно.

– Мы не обсуждали это. У нас было запрещено об этом говорить. Только тетя Насим и ее дочери в доме напротив знали, потому что мы с ними как одна семья, поделенная на два дома. А кроме них мы рассказали лишь еще одному соседу, с ним мои бабушка и дедушка были знакомы с тех пор, как переехали в Уэмбли, тогда там было так мало выходцев с Ближнего Востока, что все они знали друг друга. По просьбе моей бабушки этот человек обратился к сыну своего двоюродного брата, новоизбранному члену парламента, и просил выяснить, не сможет ли британское правительство получить информацию об Адиле Паше, который умер по пути в Гуантанамо – его семья вправе получить ответ на свой вопрос.

«Им же лучше, что от него избавились», – сказал член парламента и повернулся к нему спиной.

– Мой отец?

– Да.

Юноша ссутулился, закрыл руками лицо.

Ей так хотелось провести пальцами по его густым волосам, погладить Эймона по плечу. Исма ощущала небывалую легкость, которая изменила весь мир, наполнила его новыми, неведомыми возможностями. В этом новом мире и гнев Аники был преходящим, и выбор Парвиза – не роковым.