Нахимов, пригнувшись, зашел, стараясь не привлечь внимание Линькова, и сел рядом со Славиком. На него неодобрительно посмотрел головастый очкарик Потапов, тщательно записывающий каждое слово профессора. Но Нахимов не обращал на него внимания, справедливо полагая, что вопросы жизни и смерти важнее абсолютной и условной сходимости рядов. Внизу, на третьем ряду, он заметил Вику, тоже конспектирующую лекцию. Ее чуткий слух уловил какое-то шевеление на «Камчатке», и она, обернувшись, взглянула на него. Он помахал ей рукой, и тут же пригнул голову, застигнутый гипнотическим взором бравого профессора Линькова. Но, к счастью, тот не сделал замечания.
Профессор завершил доказательство длинной, на несколько досок, теоремы, таящей в себе, как оказалось, смертоносные подводные камни.
В аудитории по причине дня самостоятельной работы и надвигающихся майских праздников народу было еще меньше, чем обычно. Многие, как Юра Табарев, решили ими воспользоваться и сделать праздники подлиннее. Поэтому явление Славика Замазкина на лекцию показалось Нахимову таким же сверхординарным событием.
– Славик, у тебя же справка, ты что сюда приперся? – спросил Нахимов, внимательно следя за перемещениями по лекционному залу профессора. Тот, громко стуча мелом по доске, выписывал новую тему «Равномерная сходимость функциональных последовательностей и рядов».
Замазкин ответил не сразу, притворился, что записывает слова лектора в черную тетрадь, хотя никак бы не смог этого сделать в виду временной недееспособности, затем нехотя произнес:
– Матан как-никак, надо ходить, помелькать перед глазами Линькова. А то у нас есть кадры, которые лекторов только на экзамене в первый раз видят. Ты-то что сам, ни тетради, ни ручки?
Напоминание о тетради кольнуло Нахимова. Конечно, Славик не имел в виду той, заветной тетради Семена, но он попал прямо в точку, словно в больное место остро заточенным ножом. Одногруппник, не сводивший до этого глаз с Линькова, в первый раз внимательно взглянул на Нахимова и оторопел.
– Что с башкой случилось?
– Долгоп ударил, – Нахимов помедлил, – а может, и не долгоп. Долго рассказывать, Славик. Слушай, вчера я зашел к Синицыну, он мне такую пургу начал нести про Серых. Ты не в курсе?
Замазкин следил за ходом мыслей профессора, поэтому ответил не сразу. Дождался, когда тот сделает паузу и начнет стирать тряпкой с доски.
– Все-таки путано объясняет, – в сердцах бросил Славик. – Книгу придется читать. Тебе везет. Весник, поди, еще год назад весь матан разжевал тебе, а мне такую просеку надо рубить, если б ты только знал!
– Мне Семен говорил, всегда задавай вопрос «почему» и пока на него не ответишь, дальше не продвигайся. Матан хорош тем, что в нем все логично. Полюби его, и он ответит тебе взаимностью, Славик.
Тот же явно считал такую любовь противоестественной и только хмыкнул. Затем оглядел внимательно рану на затылке Нахимова, хотел потрогать пластырь, но в последний момент отдернул руку.
– Серые, говоришь? Понимаешь, когда Синицын про них говорит, верить начинаю, как живые перед глазами стоят. А вот сейчас сижу, матан слушаю, думаю, какие, на фиг, инопланетяне? Кому мы нужны, кроме нас самих? А вот Синицына послушаешь, так выходит, будто он вместе с ними чаи каждый день распивает…
– Ладно, Славик, последний вопрос.
– Давай, – Славик сменил тактику и теперь уже уставился на Линькова, буравя того своим взглядом, словно стараясь, чтоб тот запомнил его лицо, если вдруг попадется на экзамене.
