– Молодой человек, подойдите-ка сюда, – властно произнес Баронов, и Нахимов покорно поплелся к нему.
Профессор смерил его ястребиным взглядом сверху до низу, задержался на крестообразном паучке пластыря, украшавшего голову студента.
– Вы ведь с первого курса?
– С первого.
– Как вас зовут?
– Александр Нахимов.
– На лицо вас помню, зачет принимал у вашей группы, а вот фамилию забыл. Почему же не на лекции? – Похоже, о промахе Линькова слышал даже далекий от мелких склок Баронов. – Не вас ли видел я сегодня рано утром на Первомайской? Или обознался? – чеканным голосом лектора допрашивал Баронов.
– Меня, – выдохнул, словно пойманный с поличным, Нахимов.
– И…? – профессор замолчал, ожидая дальнейших объяснений, и в его глазах Александр не прочитал никакой враждебности или угрозы, а наоборот, сурового доктора наук, действительно, всерьез заинтересовало, почему студент вместо того, чтобы пребывать на важной для его будущей жизни лекции шляется, как парижский Гаврош, бездельничая, по улицам.
– Я сейчас не могу быть на лекции, у меня неотложные дела.
Баронов нарочито широко открыл рот и выпучил глаза, словно демонстрируя свое безмерное удивление, что у студента могут быть более неотложные дела, чем присутствие на лекции.
– Молодой человек, сейчас вас должны интересовать только лекции и семинары. Посмотрите на эти простые здания, они ничем не отличаются от тысячи других, – такие же кирпичи, окна, кое-где обвалившаяся штукатурка. Не это делает физтех физтехом, а те люди, которые сюда приходят и делятся с вами знаниями. Понимаете, учебный процесс построен по принципу пирамиды, если не заложите основание, то до вершины рискуете и вовсе не добраться, а съехать со скользких граней легче легкого. У воина-самурая главное оружие – меч, он всегда держит его наточенным, а у ученого оружие – мозги, они тоже должны быть всегда острыми и готовыми к бою, нельзя атрофировать то, чем вас наградила природа.
Нахимову стало неудобно, что такой многоуважаемый человек тратит на него свое драгоценное время и решил оправдаться.
– Понимаете, у меня есть дела, связанные со смертью товарища.
– Мои соболезнования, а что с ним случилось, сколько ему было лет? – Баронов тут же смягчил тон, в его голосе прозвучало явное сочувствие.
– Да вы, конечно, знаете про этот случай, это у нас на физтехе произошло.
– Постойте, вы про Семена Весника говорите? Так он был, выходит, вашим товарищем?
– Да, мы из одного города, давно друг друга знали.
Баронов нахмурился, наморщил лоб, в задумчивости поводил рукой по светло-коричневому кожаному сиденью велосипеда, затем сказал:
– Расскажите-ка поподробней. Видите ли, смерть Семена мне тоже показалась очень странной. Я немного знаком с его работами, поскольку сфера его интересов в некоторой степени затрагивала физику низких температур, и твердо был уверен, что в недалеком будущем имя Весника прогремело бы на весь мир. И вот такая досадная, нелепая и необъяснимая смерть. За этим, действительно, что-то кроется.
Нахимов рассказал все профессору Баронову, и об обстоятельствах гибели, и о том, кто был с Семеном в момент смерти, и о пропавшей тетради, и о нападении, даже о Синицыне с его Серыми счел нужным рассказать, хотя до последней секунды колебался, боясь, что его рассказ об инопланетянах встретят с изрядной долей насмешки.
Однако Баронов слушал внимательно и ни разу не усмехнулся.
