– Ну, не знаю… Так это… К Гошке Колычеву заглядывай, он завсегда знает, где я, да и вообще мы с ним…
– Ладно, припозднились мы у тебя, прощевай.
Когда стук колёс двуколки гостей стих в темноте, Пластов вернулся в дом, покрутил в пальцах бумажку-пароль и, приоткрыв печную дверцу, без жалости бросил в огонь.
После Пасхи Охотин так и не появился. Но разговор с ним не шёл у Пластова из головы. Покумекав так и эдак, отправился к своему дружку-родственнику.
– …Вот такое дело, Гоха, – завершил Пластов пересказ былого разговора с Охотиным и незнакомцем «Семёном».
– Это ты правильно ту бумажку в печку сунул, Кеша, – помолчав, выговорил Колычев. – Наше дело – сторона. С этимя типчиками наши головы напервой подставятся. Да и сам знаешь: паны дерутся – у холопов чубы трещат. Тут, Кеша, само лучшее – в сторонке побыть. Вот куда кривая вывезет, тогда и кумекать будем. Да только оне не одолеют. Вона кака война отгромыхала, такая силища красных давила – и чё? Беляки, почитай, уж десяток лет зубами скрежещут из-за кордона – вот и всё, на что способны. А большевики – на коне! Конешно, всяко быват, но наше дело – сторона.
– А этот Семён, как я его обрисовал, тебе знаком? Сказал, что по кавбригаде тебя знает.
– Офицерик-то? – хмыкнул Колычев и тут же сурово глянул на Иннокентия. – Темнит он… В кавбригаде я подрывным делом не занимался. Я там больше на кузне, по ремонту лошадей. Да… – Колычев пытливо уставился на Пластова. – Бог не выдаст – свинья не съест. Не менжуйся, братка: появится Охотин или кто там ещё от него – не принимай их. Откажись – и весь сказ. Сами пущай колобродят! – И Гоха решительно пристукнул кулаком по столешнице.
Но после ухода Иннокентия куда вся уверенность у Колычева подевалась. Не шёл из головы этот самый «Семён» офицерского обличья. Определённо одно: незнакомый Кешкин гость – из прошлого. В подрывниках-то Колычев в колчаковском войске служил. Хорошо, вовремя переметнулся на другую сторону, а то бы тоже смердел в какой-нибудь яме или жрали бы ангарские рыбы, как доблестного адмирала, которого, по слухам, на льду расстреляли да в прорубь и сунули. Был Верховный правитель – да и вышел в одночасье. А уж что говорить про нынешних башибузуков… Прижмут их всех к ногтю и передавят, как клопов. Вот только оказаться под этим ногтем заодно со всей этой белой костью радости мало – да и вовсе никакой нет…
Утром следующего дня Георгий Колычев запряг кобылку и затарахтел на станцию. Там к родне завалился, гостинцы немудрёные выложил: шаньги, супружницей напечённые, кринку сметаны, шматок сальца, рульку, голяшки на холодец.
Опосля прошёлся неспешно до станционных казарм. В одной из них обустроил себе кабинетик участковый уполномоченный, которого нередко обзывали по старинке «околоточным». Но не одна Кука за ним числилась, из-за чего милицейский чин в своём кабинетике не засиживался, всё больше в разъездах пропадал. Но тут, на Гохину удачу, оказался на месте.
Робко постучав, Колычев просунул голову в дверь.
– Чего тебе? – недовольно буркнул милицейский уполномоченный, отрываясь от вороха бумаг.
– Наше вам почтеньице… – заискивающе поздоровался Гоха, комкая в руках бараний треух. – Тут вот такое дело… Подозрительные люди на деревню приезжали…
– Чево ты там мямлишь? Иди сюда, садись, толком излагай, – сурово приказал милиционер. – Кто таков, откуда? Что за люди?
Гоха осторожно присел на табуретку у стола.
