За подрагивающим от хода поезда столиком знакомство состоялось окончательно. Выпили за «стальные руки-крылья», за «сердце – пламенный мотор», за «недремлющие органы» и Родину, за боевых подруг и матерей. Понятно, что тост за мудрого вождя товарища Сталина предварил остальные.
– И всё-таки должен вам доложить, дорогие вы мои Коляха и Шурка, что нынешняя политическая незрелость – это, други мои, опаснейшая из опасностей в нынешней обстановке. – Нетвёрдой рукою Григорий подцепил с тарелки шпротину и отправил в рот. Задумчиво пожевал, ткнул в губы скомканной накрахмаленной салфеткой, неловко потянул из коробки на краю столика «казбечину». Привычно прикурил от протянутой спички.
– Тут ты, Гриша, совершенно прав, как политработник тебе отвечу, – поддакнул заплетающимся языком, задув спичку, «Коляха». «Шурка» молча работал челюстями, в разговор пока особо не вступал.
– В органах это страшно вдвойне! – назидательно поднял вверх папиросу Кусмарцев. – Но мало кто это осознаёт. Привыкли, понимаешь, за два десятка лет повторять: «Чекист – это холодная голова, горячее сердце, чистые руки…» Так, кажется, у Дзержинского… Вот… А голова не должна быть холодным чугунком. Она должна варить! Варить, Коляха! И чётко чуять, откуда каким ветром или запашком наносит… Враг не дремлет. Шпионов развелось!..
– С-согласен, – мотнул головой уже совершенно окосевший Ясинский. – С-совершенно в точку! Это ж кто думал, что даже у нас в РККА такой заговор… Тухачевский, Якир…
– Тсс! – Кусмарцев так шикнул на собеседника, что и с аппетитом жующий Буслаев чуть не подавился. – Без фамилий!.. Дай-ка ещё огня – тухнет, негодная, табак сырой, твою мать… Тоже, видать, хватает вредителей в табачной отрасли…
Смачно затянулся затрещавшей от новой порции пламени папиросой, вытолкнул мгновение спустя из лёгких сизый клуб дыма, заслоившийся над головами.
– Нет, Коляха, факт в другом. Чётко могу доложить – у нас в органах политработа поставлена куда как хуже, нежели у вас в армии. В результате чего, Коляха, – обрати внимание! – многие наши работники слабо владеют ма… маркси… ик!.. истко-ленинско-сталинской теорией, – еле выговорил, борясь с приступом внезапной икоты, именную конструкцию. – А следовательно, что?
– Что? – эхом, друг за другом, откликнулись уже тоже порядком окосевшие политруки.
– В результате, – веско процедил Григорий, – некоторые наши работники в политическом отношении не растут, занимаются делячеством, манкируют обязанностями, но карьеры делать – мастера-а!..
– Да… У вас результаты – налицо, – оторвался от тарелки Буслаев. – Рост по службе обеспечен. Врага разоблачили – повышение, награда, а у нас…
Он безнадёжно мотнул головой.
– Мы, низовое звено комполитсостава, пашем, а поощрения собирают командиры повыше…
– Гриш… Тут у нас слух прошёл, что к двадцатой годовщине РККА медаль учредят, большое награждение будет… Не в курсе? – поинтересовался шёпотом, растягивая непослушные губы в виноватой улыбке, Ясинский.
Кусмарцев пожал плечами.
Политрук продолжил:
– А по вашей линии вроде двадцатилетие отметили? Были награды?
– У нас с этим как и у вас… Вот я с четырнадцати лет в Чека, учился в школе ВЦИК, нёс охрану правительства и самого товарища Ленина…
– Да ну?!
– Баранки гну! Так вот… Что скажу… Представляли, слыхал, к знаку почётного чекиста… да так всё и заглохло. Говорят, где-то на верхах зарезали… Впрочем… Обыкновенная побрякушка – самолюбие потешить… Не орден союзный…
