В конце концов алкогольный демон поймал его, как бешенство ловит лисицу. Чечилия испарилась, а демон остался.
– Пойдем, – решил Массимо. – Спросим у него чего-нибудь.
– Ну вот еще! Ты же сам сказал, что его советы – чушь несусветная.
– Нет, пойдем! – заупрямился Массимо, потянув друга за рукав. – Чушь не чушь, а интересно же! А то сдается мне, что трудами тетушки Валентины поэта скоро не станет.
– Ну и…
– Ну все. Пока никто не мешает, побежали.
Озираясь, подобно мелким жуликам, идущим на дело, мальчуганы засеменили к святилищу. Дворняжка-бездельница хотела было увязаться за ними, но, оценив их простенькую одежонку, решила, что парнишки явно не богатеи и корму от них не дождешься, так что пускай проваливают, решила она, и вновь задрыхла щенячьим сном. Ох и жара! Воды бы, но фонтан пуст.
– Эй! – закинул Массимо в окошко, что висело в полуметре над ним. – Господин поэт!
– Какой он еще господин? – прошипел Карло.
– Тш-ш-ш. Так надо, а то ничего из него не вытянем.
– Тоже мне «господин поэт».
– Сударь поэт!
– Да что ж такое-то! Ты его еще королем назови! У нас все равны и нету никаких господ и сударей.
– Тш-ш-ш-ш. Вроде он там шевелится.
Карло прислушался и уловил странный шорох, точно кто-то шелушил в темноте лук.
– Кто там? – тихо прохрипел голос за решеткой. – Что за звереныши?
– Как ты нас назвал?! – взорвался Карло.
– У-у-у. Они с характером, ну, будьте так любезны, буду звать вас крохами.
Поэт, следуя традиции, был под хмельком. Резкая кисло-цветочная вонь ударила из темницы, овеяв мальчишек ароматом пьяной тоски. То, что неожиданно прильнуло к окну, напугало их, и ребята отскочили от стены, как от голой жаровни. Что и говорить, а демон-выпивоха оставил на поэте горячечное тавро. Небритое и чрезмерно одутловатое лицо, затененное сетью, имело цвет серой плиты, дремлющей в забытом склепе. Опухший нос придавал лицу вид оскотинившейся морды, точно срисованной с военного плаката вроде «Ты на посту вино лакал! Так получи же трибунал!». Потухшие глаза поэта глядели диковато и растерянно, будто кто-то вот так, по щелчку пальцев, охладил его живой пыл, бесцеремонно выдрав из мозаичной картины счастья, которого достоин каждый, но от которого многие бегут, прячась в сточные ямы пьянства. Порой мы боимся счастья больше, чем бед, – наверное, в этом кроется ирония, наверное, за этой иронией мы можем услышать сдержанный смех Бога.
– Чего же вы убегаете? – вздохнуло лицо во мраке. – Струсили?
– Карло Кавальери никогда не трусит! – с апломбом заявил Карло и, подняв голову так, чтобы был виден подбитый глаз, приблизился к черному святилищу. К запахам пролитого вина примешался смешанный смрад мочи, едкой рвоты и яркого пота, перехватив дыхание. Однако вездесущих мух тут не было: видно, демон-выпивоха отпугивал их, оставляя право на поедание поэта за собой.
– Ху-ух! – заухала гримаса, отхлебнув из кувшина. – Знаешь, кроха…
– Баста! Кто дал вам право звать нас крохами?
– Ладно, ладно! – запричитал пьяница. – Представьтесь, монсеньор.
– Меня зовут Карло, это Массимо.
– Хэх! Тоже хотите что-то спросить?
– Угу, – кивнул Массимо.
– Но мои ответы не бесплатны. Где вино?
Массимо побледнел. Он знал о податях, но не придал им значения, решив, что правило взимания на детей не распространяется.
