На границе Архангело-Глинского и Чердынского княжеств Радолюб послал Добрыню в село Беркут, где должны были путников встретить волколаки княгини Ясинки. Воику пришлось править телегой, и верхом Бортэ и уже неплохо катавшиеся Честимир и Агафия скакали теперь только втроем. Дяде, племяннице и подруге было что обсудить. В повозке Радолюба лежало два пучка тонких буро-красных веток вербы, покрытых пушистыми серо-белыми, будто светящимися по краям, почками.
Покачиваясь на лошадиной спине, княжна рассказывала подруге:
– Ранние пчелы да шмели без пыльцы не доживут до лета красного. Потому выламывать начисто все веточки к празднику церковному не надо. В Светлоровске об этом знали. Часто хоть одну веточку из букета да сажали в землю влажную сразу после службы. Вырастали корни, и на многие лета оставалось в мире этом дерево в память о добром поступке человеческом.
– И мы так сделаем на привале, – решила Бортэ.
– Агафия, если бы ты еще слова Радолюба так же хорошо запоминала, как о пчелах то, чему я тебя учил! – притворно опечалился Честимир.
– Я боюсь, Радолюб меня совсем глупой считал бы, не будь я твоей племянницей, – ответила девица, опустив глаза.
– Ты ему очень нравишься, – принялся утешать ее дядюшка. – Как он посмотрел на Воика, когда тот подарил тебе пучок вербы! Кажется, для сыновей своих он невесты лучше тебя не искал бы. В оба смотри, Агафия, стреляй очами, а коли сватов пришлют, выбирай Путяту.
– Нет, Добрыню! – поддержала подшучивания Бортэ. – Он надежнее. Путята балагур, да посмеяться ты всегда со мной сможешь, незачем для этого замуж выходить.
– Как можно такое говорить! – возмутилась Агафия, и щеки ее вспыхнули. – Про семью и любовь зубы скалить! Это же самое дорогое и важное, что только может быть! Матушка моя семью крепкую построила, батюшка княгиню берег, дорожил супругой своей сверх всякой меры, а мы с братцем уважали и слушались. Дом – полная чаша. Чего еще желать и человеку, и волколаку? Любовь – это воздух и живая вода, с благословения небес может она озарить чью-то жизнь. Кажется, если встречу я друга по сердцу, то задрожит земля, уплывет из-под ног. Зачем чему-то идти по-прежнему, коли я уже новая, неземной огонь горит в душе, я встаю по утрам для кого-то, а кто-то – для меня? Жить страшно бывает, с каждым днем зло новое открывается, у беды головы отрастают с клыками острыми, очами холодными, безжалостными. Кому ж меня беречь, как не любимому?
Честимир из речей княжны понял только то, что девица повзрослела и ему как дядюшке пора готовиться гонять неугодных женихов, слушать горький плач и лечить сердце разбитое. Бортэ сказала задумчиво:
– Отчего ты говоришь только о любви мужчины и женщины? Я видела такую любовь. Мужчина тогда зол, яростен, а женщина теряет разум, лицо, саму себя! Бату-хан мою мать любил, и я вырвать язык готова тому, кто иначе скажет. А еще он любил десятки рабынь, живущих ради его ласк возле Золотой юрты! Братец Джучи любил свою жену Балендухт, а она досталась Абукану. Часто любовь и пир свадебный скачут в разные стороны. Я думаю, чистой любовью горят только к тем, кто учит и бережет нас, детям родным и друзьям верным.
– Ах, Бортэ, разве не воспитывали тебя как будущую супругу какого-нибудь хана? – спросила Агафия удивленно.
– Скорее как мать будущего хана. Кто такая жена? Ее в свою юрту берут за заслуги ее отца и целого рода. Может, она холодна, сварлива, собой дурна, так ведь у мужа рабыни есть для утешения и забав. Оттого у него много сыновей. Только коротка жизнь воина. Ждать ли мне двадцать лет или шесть – я бы его пережила и любой ценой, любыми жертвами все так устроила, чтобы только мое чадо получило богатство и власть отцовские.
