– И какая от тебя польза кроме вреда? Пофигисты, Мася, никому не интересны, кроме себя самого, да и это сомнительно. Только я по несказанной своей доброте умудряюсь находить некую целесообразность и пользу даже в таком пофигисте, как ты. Прямо сейчас, например, раз ты на машине, можешь отвезти меня домой.
– Может, ко мне домой?
– Иди уже мотор грей, я еще кружок прокачусь.
– Не ищу моей воли, но воли пославшего меня…5 – бормотал я, с ожесточением стаскивая коньки. – Что-то зачастила она к себе.
Дорога была паршивая, наступали сумерки, потом пошел мокрый снег крупными хлопьями, видимость стала вообще никакая, и тут Нюся заорала:
– Мака, осторожней, голубь!
– Нет, ну ты видела, этот гад мне фак показал, а судя по звуку, еще и на крышу нагадил.
– Спокойно, Масик, паркуемся. У тебя тут на целое состояние, – она восхищенно осматривала голубиный помет на крыше машины.
– Действительно, чем их тут только кормят, силосом, что ли, кажется, голубя было меньше, чем этого, – почему-то не разделяя ее восторгов, ответил я, мысленно прикидывая, как убрать «урожай без потерь». Решив, что это невозможно, я уже собрался лезть за тряпкой и перчатками, когда Нюся неожиданно заявила:
– Не то, Масик, делаешь, когда такой фарт прет. Надо взять всю мелочь, сколько есть, и каждую монетку закатать в отдельный комочек. Сложить из них пирамидку и накрыть бумажкой. Ты чего? Ты делай давай!
Поняв, что спорить бесполезно, я принялся лепить. Мелочи, как назло, оказалось много, когда, совершенно окоченевшими руками наконец-то накрыв свою пирамидку стольником и прижав его куском гравия, я вопросительно уставился на подругу. Она ехидно усмехнулась и сказала:
– Теперь жди, когда вылупятся!
– Кто вылупится?
– Пятьдесят тюбетеек на твою дурную голову! Пока, Мася! Не провожай, я сама дойду – демонстративно покачивая бедрами, она продефилировала через дорогу в направлении своего дома, который действительно был недалеко.
По-прежнему ничего не понимая, я несколько раз посмотрел на пирамидку из комков, на нее, опять на пирамидку, снова на нее. Плюнул, сел в машину и захлопнул дверцу с такой силой, что сам вздрогнул и открыл глаза.
Грохот явно доносился из кухни.
– Глаш, ты жива?
– Умоталась с карпом твоим, из рук все валится. Вставай есть, а то на снегоробье скоро идти.
Судя по голосу, ничего страшного не произошло.
– Не дашь порулить, – никуда я не пойду, лучше в «По что» еще пороюсь, там прикольно.
– Ишь, разошелся, ты эту снасть истрать сначала, а то натащил железяк всяких, шагу ступить некуда, поднос твой грохнулся, тебя же и разбудил. До следующей рыбалки терплю, а там, карп его забери, как хочешь, домой не приноси.
– Ценная же вещь. Для тебя старался, чтоб все по красоте. Что я как дикий на доске все ношу.
– Вот и носи. А я тебя, так и быть, за рычаги посажу.
– Умеете вы, барышня, подход найти, – сказал я, уже подсаживаясь к столу. – Давай карпа пробовать…
Снегоробье привычно захватило меня. Управляться с ковшом получалось достаточно хорошо, но через какое-то время стало накатывать чувство нереальности происходящего: сначала моментами, а потом все чаще и дольше. Так что, когда мы доехали до озера, я почти не отреагировал на Глашины поздравления.
