Работая на лесосплаве, мама сильно простудилась, сначала перенесла на ногах пневмонию, которую не долечила (да и негде было), и, в конце концов, у нее открылся туберкулез. Он был тогда очень распространен, а лечить его в условиях эвакуации реальной возможности не было. Я помню постоянные разговоры о «поддувании» (пневмотораксе), который ей помогал лишь временно, а также о каком-то сульфидине, который трудно было достать.
Весь этот период жизни вспоминается мне как черно-белое, мрачное и местами страшное кино, сопровождаемое стуком вагонных колес, звуками взрывов, криками и скрипами. Единственным музыкальным впечатлением был мамин голос, поющий мне песенку:
«Петушок, петушок,
Золотой гребешок,
Масленна головушка,
Шелкова бородушка».
Эту песню мама пела мне много раз, и раньше, и позже. Много лет спустя я вставил мелодию этой чудесной песенки в качестве иллюстрации в одну из своих теоретических работ.
К концу 1942 года спиртзавод был построен, начал работать, и маму назначили туда на должность учетчицы – у нее было полное среднее образование, не столь частое среди эвакуированных. Паёк ей немного прибавили, мы стали жить чуть лучше, потому что маме уже не надо было заходить в холодную воду по горло, она больше внимания уделяла нашему воспитанию, читала и рассказывала разные истории из довоенной жизни.
Но болезнь ее развивалась стремительно. Она стала добиваться разрешения переехать на Дальний Восток, на мою родину, где у мамы остались какие-то друзья или знакомые.
ПОЕЗД ИДЕТ НА ДАЛЬНИЙ ВОСТОК
К весне 1943 года все было готово к нашему отъезду. Разрешение было получено, и мы стали собираться. Мама сшила всем котомки, мы распределили вещи. Мне, кроме котомки, достался большой чайник, старшему брату – ручная швейная машинка «Зингер» (большая ценность, благодаря которой мама шила и перешивала всю нашу одежду).
Добравшись до Балезина, мама купила билеты на поезд «Москва-Хабаровск», и когда он прибыл на станцию, мы попытались в него сесть, но это оказалось непросто. Все пассажиры кинулись к вагонам, но толстый, мордастый проводник стал отталкивать нас, даже схватил маму за горло.
И тут я так закричал, что все люди остановились! Какой-то военный подбежал, выхватил из кобуры пистолет, ударил кулаком проводника, расчистил нам дорогу и проводил в вагон. С помощью этого офицера нашли купе, освободили две нижние полки и разместились на них.
Ехали мы долго, но из дорожных впечатлений у меня почти ничего не сохранилось. Наверное, большую часть дороги я спал, поправляясь от болезней и других напастей, пережитых в эвакуации.
Помню, что за Уралом на станциях можно было купить горячей вареной картошки в стеклянных банках, иногда копченой рыбы (очень вкусной). На всех станциях обязательно стояла высокая кирпичная башня с видной издалека надписью «КИПЯТОК», все пассажиры им запасались, и мы с братом тоже бегали туда с нашим здоровенным чайником.
Сошли мы на станции Лондоко, названной так по фамилии архитектора, проектировавшего город Биробиджан, столицу Еврейской автономной области. Через некоторое время мы перебрались в поселок Теплое озеро (сейчас это город Теплоозерск). Он так назывался из-за озера, незамерзающего даже в лютые морозы – подводные ключи размывали лед, не давая ему застыть. Вода постоянно курилась, как будто собиралась закипеть, но была настолько ледяной, что в ней даже летом никто не купался.
