На палубе «Радуги» они спрятались от раскаленных лучей солнца под широким тентом, натянутым в передней части второй палубы; их обслуживал метрдотель Тиссо, который на стоянках корабля в основном занимался пополнением запасов свежей провизии и поиском продуктов, которые можно было найти в этих местах: вина, рома, кофе, чая и, что в первую очередь касалось Салема, сушеной трески, которую он закупал бочками в огромных количествах. Репутация ее качества, как и других продуктов, которые поставляла самая старая сушильня на побережье, открытая еще первыми поселенцами, была безупречной. Но метрдотель не предлагал ее госпоже де Пейрак, понимая, что та не оценила бы сейчас это деревенское блюдо; треску, в изобилии водившуюся в этих водах, на которой некоторые сколотили огромные состояния, называли здесь зеленым золотом. Хотя он мог, конечно, заверить, что из нее можно приготовить настоящие деликатесы.
Несмотря на внезапный визит, врасплох его не застали. Он выставил на стол свежие и сочные фрукты, салаты, поджаренные на углях куски мяса.
Он был внимателен к мелочам, и в запасе у него хранилось много свежих, охлажденных во льду напитков и фруктовых сорбетов.
Анжелика поняла, что отправилась утром на злополучный совет слишком уж натощак; тарелка поданной служанками миссис Кранмер овсяной каши, которую тут называли «порридж», ее совсем не вдохновила, хотя те и предлагали ей добавить туда сливок и патоки.
И действительно, стоило ей съесть несколько кусочков, как она воскресла. Перед выходом из дома Жоффрей де Пейрак напомнил ей, чтобы она взяла веер. Наверное, ей и впрямь было нехорошо, раз она смогла позабыть о привычках французского двора и не вспомнить об этом скромном и восхитительном предмете, помогающем придворным дамам выносить тесноту салонов и королевских приемных и жару, которая там иногда царила из-за несметных пылающих в больших хрустальных люстрах свечей.
Анжелика воспряла и обмахивалась веером, радуясь спокойным минутам отдыха с мужем и стоявшему рядом бокалу холодной воды.
С того места, где они находились, они могли видеть город, чьи похожие на изящное узорчатое кружево контуры заволакивала знойная дымка, покрывавшая на горизонте горные изгибы Аппалачей: то было нагромождение коньков покатых или обрывистых крыш, grambell-roof или lintooroof, как называли здесь эти неравные скаты, которые спускались с одной стороны почти до земли и создавали впечатление того, что дома строили, постоянно к ним что-нибудь добавляя. Над всем этим возвышались кирпичные трубы в елизаветинском стиле, придававшем этому городу первопроходцев некую элегантность, добравшуюся сюда из Старого Света.
Смотря на город вот так издалека, такой с виду умиротворенный и трогательный в своей силе и решимости жить, Анжелика испытала угрызения совести.
– Ведь вы понимаете меня, не правда ли? – сказала она Жоффрею. – Когда я сказала, что не хочу, чтобы наш ребенок или наши дети родились в Новой Англии, это не означало, что я испытываю враждебность по отношению к нашим соседям англичанам, с которыми, я знаю, вы уже долгие годы поддерживаете тесные деловые связи и ваше уважение к которым я разделяю. Но мне казалось, что нашему ребенку не место среди людей, для которых представление о добродетели столь сурово, в стране, где человека могут выставить на два часа к позорному столбу за то, что, вернувшись после трехлетнего отсутствия, он прилюдно обнял свою жену в субботний день. Мне рассказывали, что это произошло с капитаном Кемблом. В Бостоне, правда. Но, сдается мне, эти два города, Бостон и Салем, соревнуются в том, кто более непреклонно следует букве Священного Писания, с тем же пылом и страстью, с какими они соперничают в судостроении или промысле трески.
