Несколько раз набирает полные ладони воды и плещет на лицо. Тщательно умывается. Снова поднимает на себя глаза. Прежняя гордость – пышные усы – обтрепались, как старая щетка для обуви. Поредели и побелели. Волос стал грубым и непослушным. Гладит усы привычным жестом – большим и указательным пальцами – и всё не то.
Возвращается на кухню. Первым делом накладывает соус. Он еще теплый, поэтому решает не подогревать. Добавляет добрую щепотку зелени. Открывает холодильник, на переднем крае стоит банка квашеной капусты. Достает ее, холодную. Снимает тугую пластиковую крышку. Втыкает в капусту вилку и кладет, сколько зацепилось, в салатницу. Убирает банку обратно. С нижней полки дверцы достает початую бутылку водки. Достает из шкафчика над столешницей зажатую пачками макарон ребристую рюмку, на короткой тонкой ножке, стойкую, как оловянный солдатик. Рюмка из тех, что давно осталась одна на белом свете, но ввиду своей оригинальности в ровный строй новобранцев не попала, и все же, пользуясь положением старослужащего, особенно любима и часто используема. И живет здесь – на кухне, на передовой. А не как остальные – в серванте в зале.
Рюмка пятидесятиграммовая. Наливает ее до краев, стоя, держа бутылку на вытянутой руке. Берет двумя пальцами (мизинец в сторону) и с удовольствием выливает содержимое в себя. Медленно, через рот, выдыхает. По груди разливается тепло. Вкуса спирта во рту почти нет – залил так, что язык не намочил. Наливает вторую. Берет, опрокидывает, выдыхает. В этот раз горькая, но опять не закусывает – для усиления вкуса. Ополаскивает рюмку, убирает к макаронам. Убирает и бутылку.
Принимается за соус. На голодный желудок, да еще после горькой водки это просто пища богов. Добавляет молотый перец. Кусает хлеб. Пробует квашеную капусту. Снова подносит ложку соуса. Делает так, чтобы во рту одновременно были и картошка, и мясо, и хлеб, и капуста. Капуста, хлеб, соус. Соус, хлеб, капуста.
Утолив первый голодный позыв, успокаивается. Обращает внимание на Кики. Она по обыкновению села у миски спиной к хозяйскому столу. Всем своим видом, какой-то придавленностью и согбенностью, в том числе прижатыми ушами, она изображает из себя несчастную и обездоленную. Актриса!
«М-м-м», – мычит ей Сурен.
Кики поворачивает голову, заглядывает ему в глаза и, прищурившись, открывает пасть. Это была попытка мяукнуть, но даже для «скрипа» ей не хватает давления в легких. И тут же, следом, выразительно зевает.
Сурен смеется.
– Тебя здесь не кормят, что ли?
Достает из шкафчика пакетик кошачьего корма, отрывает верхний край и выдавливает содержимое в миску. Приходится даже прерваться, чтобы оттолкнуть кошку в сторону, и затем выдавливает остальное. Кики набрасывается на еду.
Сурен вспоминает про зайца. Не мог тот не покалечиться. Скорей всего, в состоянии аффекта добежал до ближайшего куста и теперь лежит немощный, ждет смерти. Возможно, насильственной, ведь лисиц вдоль дороги полно. В этом году попробовать зайчатину, видимо, уже не удастся: весна началась, скоро в полях будет достаточно корма, чтобы не рисковать жизнью и не выбегать на дорогу.
Кстати, муж учительницы – как ее? Терещенко! – из соседнего подъезда – охотник ведь. Возможно, сейчас где-то в поле. Идет в ночи в тяжелых сапогах. С ружьем. Вглядывается в темноту. Прислушивается. Дует ветер. Холодно. Луна ни черта не светит.
