– Считаю! Надо было башкой думать, а не пиздой, прежде чем детей производить! – Мама отшатнулась от него как от больного. – Я не просил об этом!
– Ну мне что, – она говорила совсем тихо, но Максим знал что она сейчас просто в невероятном бешенстве – за ремень взяться?
Напряжение Макса лопнуло как пузырь, и он расхохотался.
– За ремень? Да я два раза тебя тяжелее, помилуй! Что? Ну что ты мне сделаешь? Я не боюсь тебя больше! Нихера ты не можешь!
– Тогда пошел вон из моего дома! У меня еще ребенок есть, хоть из нее человека нормального сделаю, а не говно такое!
Максима что-то ударило в голову. А что ему тут делать? Он уже давно совершеннолетний, а улица давно перестала быть опасным для него местом. Кто она такая, чтобы контролировать его?!
– А и пойду! – он истошно орал. В крике было что-то такое непривычно для этих стен торжествующее, что из комнаты вышла Марина.
– Вы чего тут орете?! – она явно была напугана, как и мать. Реакция Макса была резко неадекватной, он бегал, прыгал и громко кричал.
– Иди английский делай! – мама сразу же накинулась на дочь, загоняя ту в комнату.
– Сама делай! что тут… – воспротивилась Марина.
Мать насильно затолкала дочь в комнату и захлопнула дверь, а Максим в каком-то яростном приступе носился по комнате, складывая какие-то вещи в большую спортивную сумку.
– Что ты творишь?!
– Пошла! В жопу! Я ухожу, как ты и просила! – он перекинул сумку через плечо.
– Совсем с дуба рухнул! Куда?! – заорала мать.
– Куда угодно! – радость из голоса пропала, это снова был крик ненависти.
Он надел джинсовку и начал обуваться.
– Ты не можешь просто так уйти! Да ты вернешься на утро, побитый!
Мать предприняла попытку схватить его и отдернуть его руку от куртки. Максим угрожающе посмотрел на нее.
– Не тебе меня останавливать! – рявкнул он. – Уйди с дороги!
Сердце колотилось как бешеное, его трясло.
Макс выбежал из подъезда и рванул со всех ног. Он шел в глубоком трансе. Очертания зданий и людей стерлись, он видел только дорогу.
Очнулся Макс, уже в каком-то лесу. Он глянул на экран телефона: пол первого ночи. Не далеко ходили люди, не обращая на него внимания, многоэтажки в далеке видно. Кажется, Сокольники. Далеко он однако добрался.
Его снова крыло воспоминаниями из детства. В основном слезы и ссоры с родителями. Брак его родителей никогда не был идеальным, ностратегии всегда использовали одинаковые: убедить, что ссору затеял он, что виноват он, что во всем виноват он! Но он же знает, что он прав! Что он не заслужил ругательств в свой адрес из-за некрасивого почерка, что ему просто необходимо еще полчаса отдыха, что в выходные он не хочет ехать заниматься плаванием или в гости, а просто посидеть дома, почитать книгу или еще что. Он знает, что прав. Но на него смотрят, ему говорят, с нажимом и с этими отвратительными паузами между словами. И он сдастся, признает вину и пойдет на сделку с обвинением, чтобы смягчить наказание, никогда не идя до конца.
Стало тяжело дышать. Он снова заплакал. Как в детстве, вытирая лицо грубым рукавом. Когда слезы отступили, он отдышался. Ну вот, теперь пить хочется…
Ночная Москва всегда красива. Неважно зима это, лето или мерзкий переходный сезон. Ночь скрывает грязь, уродства, скрывает потертости и разруху, и видны только фешенебельные огни небоскребов, красочные гирлянды и уютные витрины круглосуточных кофеен.
Максим сел за одноместный столик в самый дальний угол и достал ноутбук. Ночь… какой гротеск… Максим заказал чай с какой-то сладостью и достал ноутбук из сумки. Хоть Гришин ответ его утешил. Открыл он так же и диалог с Лесей. В ночном кафе, попивая чай, в тишине и покое лгать и притворяться легче.
