– Да, я понимаю, – Гриша перебил Валерию Михайловну. – И все-таки. У него были друзья, которые могли бы дать ему приют? Может друзья семьи, дальние родственники?
– Вообще-то… – директриса замялась.
– Дайте угадаю, – Гриша с трудом удержался от того, чтобы закатить глаза, – из неблагополучной семьи, проблемы дома, а значит никаких друзей в школе и, конечно, двоечник? – глаза директрисы еще сильнее забегали, она молчала. – Валерия Михайловна. – Максим мог только тяжело вздыхать, понимая, что Гриша не так плох, как он ожидал. – Вы же понимаете, что мне надо услышать это от вас. Чтобы там ни было, вы должны сообщить это мне. – Директриса тяжко вздохнула.
– Он не был двоечником. Вообще-то, наоборот. У него были хорошие отметки.
Максим выпрямился. Это что-то новенькое. Вот что бывает, когда факты лживы: лживые факты лгут. Это меняет что-то?
– Не был двоечником? Вот как… – пробормотал Гриша. – Тогда почему вы…
– Вообще знаете, – курс партии резко сменился, – вам надо поговорить с нашим школьным психологом, Александром Анатольевичем.
Глупая улыбка исказила постаревшее лицо Валерии Михайловны.
– И как это можно сделать? – Гриша сохранял профессиональный тон.
– Он будет тут завтра, знаете, он замечательный человек, работает летом, занимается с особой группой, дети его просто… – Макс убавил громкость. Бодрое кудахтанье его вгоняло в мигрень и притупляло инстинкты, – … меня тут завтра не будет, уж простите, все на попечении Александра Анатольевича, я дам вам номер!
Из здания школы Гриша вышел победителем; с желтым стикером в руке он на ходу развязал сдавливающий горло галстук и вприпрыжку побежал к фургону.
– Ну знаете ли! Меня много раз арестовывала полиция, теперь понимаю власть ксивы! Надо прикупить резиновых дубинок, – возбужденно говорил он.
Сейчас Максим мог заметить на лице Гриши нехарактерные для него бисеринки пота. Запоздало Макс понял, что Гриша вообще-то отнюдь не был спокоен, и весь этот маскарад дался ему с нервотрепкой.
– Неважно. В итоге у нас его номер, так?
– Так! – Гриша расплылся в улыбке. – Только подумай, неужели так просто притвориться следователем! Искусство лжи, искусство лжи… – они с Моникой насмешливо уставились на него.
***
Тяжело дышать. И вода тяжелая. Надо фильтр поменять. Денег нет. Не важно. Не сейчас.
Он стоял под душем и старательно тер тело руками везде, где мог дотянуться. Он снова прибавил горячую воду и стиснул зубы от боли. Боль нас очищает; боль – это катарсис; лучше боль от горячей воды, чем от того, что он чувствует.
Тяжело дышать. Дышать тяжело. Он стукнул кулаком по скользкой кафельной стене. Больно.
Волосы такие мокрые, такие липкие. Он несколько раз продрал их пальцами, затем еще и еще, изо всех сил растирая кожу головы до боли.
Для мальчика все закончилось. Для него нет. Он слишком слаб, он не может. Просто не может. Снова хрипло выдохнув воздух, мужчина резким движением откинул штору ванной и схватил с раковины бритвенное лезвие. Дыхание зачастило; сердце болезненно стучало о ребра. Мужчина сгорбился и прижал лезвие к запястью. Ему было страшно. Он зажмурил глаза и надавил на лезвие. Секунда, две, три. Он повел лезвие.
«Нет!» – Мужчина с надломленным ревом швырнул лезвие куда подальше. На руке остался неглубокий надрез немногим более сантиметра в длинну. Он не может, просто не может. Трясущимися руками он снял с полки небольшой пластиковый пузырек. Внутри мокрая коричневатая кашица. Щедро зачерпнув самопальный опий на палец, он закинул несколько порций себе под язык.
