– Будет тебе, – махнула на него рукой бабушка, провожая почтальоншу до двери, в то время как Ванька торопливо одевался…
Снег укутал всю землю, даже на деревьях в саду лежат лохматые белые шапки. Вот под его тяжестью дрогнула ветка, и посыпался на сахарную целину белый искрящийся дождь.
Выскочив на улицу, Ванька посмотрел в окна на втором этаже.
– Витька, выходи! – ему не стоялось на месте, такие новости.
– Чево раскричался? – выглянула из сеней бабушка, – али опять запамятовал? Неделя уж прошла, как уехали, в Москве теперь живут, – она сердобольно глядела, как радость померкла на Ванькином лице.
– Может, им не понравится там, – пробормотал он, – и они вернутся…
– Не тужи, скоро Борьку кормить будем, чай новые друзья появятся, эка невидаль, – бабушке хотелось отвлечь внука от неприятных мыслей. – На лыжах поди покатайся, красота какая вокруг, прям диво дивное.
Но Ваньке уже ничего не хотелось: безразличным взглядом окинув окрестности, он увидел мальчишек, сооружающих перед горой скачок.
– Эй, Ванек, иди сюда, первым будешь! – призывно замахал руками коренастый парнишка в потрепанной кацавейке и облезлом малахае.
Ванька побрел, было, к ним, но глянув на окна без занавесок, загрустил окончательно и замер около запорошенной снегом яблони.
– Слабо с Грацилевой махануть? А, Ванек? – не отставал парнишка.
– Дружок его, Витька, в Москву укатил, – пробасил долговязый на длинных лыжах, прокладывая перед скачком лыжню, – скучает.
Ванька молча повернулся и ушел, сопровождаемый насмешками.
Поросенок жадно чмокал, заглатывая соску до бутылки; молоко в ней исчезало на глазах, но он был ненасытен.
– Дай я, бабань, – боялся не успеть Ванька, с радостью принимая из бабушкиных рук бутылку.
– Прожорлив, знать, большой вырастет, – одобрительно хмыкнул дед.
– Дай-то бог, – суеверно поплевала через левое плечо бабушка.
– На бога надейся, а сам не плошай, – подтрунивал дед.
– Не нравится Ванюшке у нас, все уезжать трастит, – обиженно сообщила бабушка, дипломатично переводя разговор на другую тему.
– Ишь ты, – тоже обиделся дед, замолкая.
– Когда я вырасту большой, вас к себе возьму, – пожалел их Ванька, поглаживая блаженно хрюкающего на своей подстилке поросенка.
– Вот уважил, – развеселились старички, – а пока у нас поживи…
– Садитес-ка обедать, – отодвинув заслонку, бабушка достала из печи чугун со щами, затем чугунок с картошкой и вышла в сени…
Ванька пошел в переднюю и, встав на цыпочки, включил круглый черный репродуктор на стене. Рядом над комодом висел портрет молодого деда в красноармейской форме. Радио молчало.
Тогда он залез на диван и, ткнув пальцем, прорвал черную бумагу, обнаружив за ней пустоту. Удивленно заглянул за репродуктор, и в это время тот разразился громкой бравурной музыкой. Ванька кубарем скатился с дивана, испуганно поглядывая на чудо техники.
…Бабушка вернулась с миской капусты, поверх которой красовались огурцы, и экономно окропила все это постным маслом из бутыли.
– Лей, не скупись, – хмыкнул в усы дед, подмигивая внуку и нарезая ломтями скрипящий под ножом хлеб. – Топором не урубишь, хлебушек-то из кукурузы, язви его в душу.
– И того по две буханки дают, – вздохнула бабушка, разливая щи по мискам. – Раньше хоть цены снижали, а таперя все дорожает, не подступишься. И што за жизнь пошла, одна маята.
«В последнем решающем году шестой пятилетки заготовлено на 1 млрд. 600 млн. пудов зерна больше, чем в предыдущем…, -
