– Так, лишь в общих чертах… По его словам, выполняя после демобилизации секретное задание в Европе, он вложил деньги в произведения искусства – какие-то недавно найденные предметы, некие реликвии, и когда через несколько месяцев рынок буквально взорвался, он неплохо заработал.
– Понятно, – промолвил Пинкус, чувствуя, что ком в его желудке становится все тяжелее. Ему ничего еще не было ясно, но в голове его уже раздавались отдаленные раскаты грома. – Итак, предметы культа… А эта леди Энни, о которой, сказали вы, он упоминал… Что говорил он о ней?
– Нес все ту же околесицу. Леди Энни – этот плод его воображения – занимает особое место в фантазиях или бредовых галлюцинациях моего сына, – называйте это, как вам больше нравится. Так вот, она, эта девушка, о которой, как считает мой сын, он мечтал всю жизнь, будто бы покинула Сэма, бежав с папой римским.
– О бог Авраама! – прошептал Пинкус и невольно потянулся к своей чашечке.
– Мы, последователи учения святой англиканской церкви, не можем одобрять подобное, Арон. О Генрихе Восьмом[19] я не говорю: это особая тема. Прегрешения лица, носящего высокий духовный сан, осуждаются церковью. И папа римский – пусть и необходимая, хотя и несколько претенциозная символическая фигура – не является исключением.
– Теперь, думаю, самое время отважиться на решительный шаг, милая Элинор, – произнес Пинкус, допивая остаток бренди в надежде заглушить растущую в его желудке боль. – Я имею в виду посещение шато-берлоги.
– Вы действительно полагаете, что это может нам помочь?
– Заранее трудно что-либо сказать, но я уверен, что попытаться стоит.
– Тогда пошли. – Леди Дивероу встала со своей кушетки и, не совсем твердо держась на ногах, указала на двустворчатую дверь. – Ключи в коридоре в цветочном горшке… Да-да, в цветочном горшке в коридоре… Кажется, я перебрала малость, а?.. Если в нем их не окажется, поищите за ним.
– Коридор… цветочный горшок… горшок для цветов… цветочный коридор… – С трудом поднимаясь на ноги и не вполне понимая, где он находится, Пинкус меланхолично нанизывал слово за словом.
Подойдя к массивной двери шато-берлоги Сэмюела Лансинга Дивероу, мать Сэма вставила ключ в замочную скважину – правда, не без учтивой помощи человека, уполномоченного ею выполнять обязанности ее поверенного. Оказавшись в святая святых, они прошествовали по коридору, ведшему в довольно обширный холл, залитый лучами послеполуденного солнца, проникавшими слева сквозь импозантную, выглядевшую непроницаемой застекленную дверь, служившую отдельным входом в апартаменты. Затем повернули направо и, пройдя в открытую дверь, очутились в темной комнате с опущенными жалюзи на окнах.
– Что здесь? – спросил Арон.
– Кажется, его кабинет, – ответила Элинор, мигая. – Я не была тут не помню уж с каких пор. Вероятно, с того времени, как здесь закончились отделочные работы. Сэм еще показывал мне тогда помещение.
– Ну что же, посмотрим, что к чему. Вы знаете, где выключатели?
– Обычно выключатели бывают на стене, – глубокомысленно заметила миссис Дивероу.
Так оно и оказалось. И вскоре три напольные лампы осветили столько же доступных для обозрения стен большого кабинета в сосновых панелях. Впрочем, стены как таковые практически скрывали от взора фотографии в рамках и газетные вырезки, приклеенные в промежутках между ними липкой лентой. Многие образцы печатной продукции то ли в спешке, то ли во гневе были наляпаны вкривь и вкось.
