– Дохлый номер, Вин! – возразил Туша, вздыхая и снова качая головой. – Ирландский парень такой чистоплюй, что простыни под ним скрипят от крахмала. Всем известно, что он никогда в жизни не выпивал больше одного бокала белого вина. Что же касается девочек, то и там тоже глухо.
– А вдруг все-таки удастся что-нибудь найти?
– Зря стараешься, Вин: он идеалист, какими бывают только в возрасте бойскаутов.
– Вот прохвост!.. Раз так, не будем трогать этих двоих англосаксов, тем более что наши люди умеют совершать славные налеты на этих богатых ребят в лучшей части города. Не стоит зря обижать эту компанию, пусть себе развлекаются в загородных клубах. Мне это не нравится, но я готов смириться… Итак, переходим к нашему собственному олуху.
– Прескверный малый, Винни! – заявил сердито Лапа. – Он был очень груб со многими из наших ребят, будто вовсе и не знает, кто мы такие. Понимаешь, что я хочу сказать?
– Так, может, дать ему понять, что мы-то уж, во всяком случае, знаем, кто он такой. Согласны?
– О’кей, Вин! Но как это сделать?
– Мне-то откуда знать, черт возьми! Мальчики Голдфарба уж непременно придумали бы. Не одно, так другое! Может быть, он трахнул пару монахинь в приходской школе или стибрил набор посуды во время мессы, чтобы купить «Харли» и присоединиться к банде мотоциклистов!.. Обязан я, что ли, за всех ломать голову?.. Должна же у него быть хоть какая-то слабость: за всеми этими жирными олухами какие-нибудь грешки да водятся!
– Туша тоже жирный…
– Стоп, Лапа, и ты не жердь.
– Тебе не достать этого олуха, Вин, – вмешался Туша, здоровяк в розовой рубашке. – Он настоящий эрудит, у него в запасе столько высоких слов, что он может сбить с толку кого угодно, и к тому же он чист, как ирландец, вымоченный в отбеливателе. По сути, он не делает ничего предосудительного. Разве что без конца распевает свои любимые арии и при этом безбожно фальшивит, что, конечно, раздражает людей. Мальчики Голдфарба кинулись было по его следам, потому что, как большинство любителей ермолок[22], они считают себя либералами, наш же чистюля к таковым себя не относит. У них был политический мотив, понятно?
– Черт возьми, какое отношение имеет к этому политика? Столь серьезной проблемы, с какой пришлось нам столкнуться сейчас, не было за всю историю существования нашей страны, а мы тут жуем жвачку по поводу политики!
– Послушай, Винни, – взмолился Лапа, – но ведь это ты хотел замарать тех важных судей. Или нет?
– О’кей! О’кей! – Манджекавалло, продолжая рассеянно дымить сигарой, направился к своему месту за кухонным столом. – Я знаю, когда наши фокусы не срабатывают, ведь верно? Так на чем мы остановились? Ах да, мы должны защитить страну, которую любим, потому что без страны, которую мы любим, мы останемся не у дел. Ясно я выражаюсь?
– Вполне, – заверил его Лапа. – Я тоже не хочу жить ни в какой другой стране.
– И я бы не смог, – признался Туша. – Куда бы я сунулся с Анджелиной и семью ребятишками? В Палермо, ты знаешь, слишком жарко, чуть не задыхаюсь. А Анджи приходится еще хуже, чем мне. Вот уж она-то потеет! От нее вся комната может провонять.
– Это отвратительно, – произнес тихо Манджекавалло, уставившись темными глазами на своего огромного сподвижника в розовой рубашке. – Даже очень! Не понимаю, как можешь ты говорить такие вещи о матери своих детей.
– Так ведь это не ее вина, это все ее железы.
