Фокс и Амир общались примерно как сводные братья – то мир и дружба, то все растущее недовольство друг другом, бесконечные перепалки и обиды. Эти две крайности сменяли друг друга по пять раз на дню. Но, сказать по чести, Амир даже в минуты крайней обиды на не всегда уместные фоксовы шуточки все равно выбрал бы его компанию, а не общество надменных эллеральских подростков. По крайней мере, если раздосадованный очередным спором Амир посылал Фокса «в предвечные снега» или еще куда подальше, то получал в ответ легкого тумака, на которого можно было и дать сдачи, и там и незаметно помириться в учиненной свалке – по большей части всегда шутливой. Со временем эти дурашливые тычки стали заменяться тренировками рукопашной схватки – и за это Амир был готов простить какие угодно шутки и подколы.
А если случалось Амиру стакнуться с кем-то из эльфийских подростков, то встречал он обычно от них волну леденящего презрения и какое-нибудь обидное прозвище, за которое юный северянин чувствовал недостойное желание разорвать насмешнику глотку. Вот эта-то порой прорезывающаяся вспыльчивость и совершенно звериный гнев, приходящий следом, стали со временем тяготить мальчика все больше.
Самое страшное случилось в амировы тринадцать лет («тринадцать зим», как говорил сам паренек, на северный манер). Тогда этот темный тяжелый гнев и жажда покарать немедленно послужившего причиной этого гнева обрели плоть и имя – оборотень. По счастью, Амир тогда был один в своем излюбленном укрытии в самом глухом закоулке города. Туда он удалялся и раньше, чтобы переждать дурное настроение, так случилось и в этот раз.
Очередная стычка с кем-то из эльфийских юнцов, в которой Амира завуалировано обозвали неженкой и маменькиным сынком, моментально захлестнувшая ярость, брошенное сквозь зубы Амиром «благодари своих богов, эльф, что я считаю бесчестным бить таких, как ты» – и Амир направился прочь. Что яростное желание избить насмешника покинет его нескоро, он знал, и пытался учиться самостоятельно выдержке и спокойствию. Но в этот раз злость только росла, поднимаясь горячей волной внутри, пока не превратилась в болезненный спазм, скрутивший мгновенно все тело, сминая его изнутри, застилая глаза белой пеленой света – то ли от боли, то ли от ярости.
Открыв глаза после яркой вспышки болезненных ощущений, Амир пришел в неописуемое изумление – он оборотень! Мощные лапы, серая густая шерсть, острые клыки, непривычно чуткие уши и столь же непривычно острое зрение под странным углом… Зверь, огромный волк – вот во что обратилось его тело в этой вспышке боли! Вот что это такое – это не он невыдержанный глупец, это зверь рвался наружу! Сперва Амир обрадовался – а потом безнадежно опечалился. Он знал, как эльфы относятся к оборотням, и отношение это не было добрым. Отчаяние захлестнуло еще сильнее, чем гнев секунду назад. Именно оно и отбросило превращение назад, снова вернув Амиру его привычное тело.
– Никто не должен узнать, что я такой. Что я оборотень, – прошептал Амир себе под нос, вновь вернувшись в человеческий облик. Первое превращение было очень коротким, едва Амир осознал, что случилось, и пришел от этого в отчаяние – зверь покинул его. Подросток в изорванных лохмотьях мучительно соображал, что бы соврать по поводу этих лохмотьев – отчего одежда превратилась в рванину. В глазах стояли слезы, а в голове царило смятение. Что будет теперь со всей привычной, отлаженной жизнью? Он ни на секунду не усомнился, что быть оборотнем это очень, очень плохо. Даже не потому, что эльфы так считают. Просто – плохо, и все тут.
