Я смотрю на его светлые волосы, которые в солнечных лучах кажутся белыми, как сахарная вата. Я любила их укладывать, когда мы были моложе. Я сидела на диване, а он – на полу, между моих ног, прислонившись к дивану спиной, и мускулы его широких плеч были видны сквозь футболку, а я заплетала его волосы и брызгала на них водой из пульверизатора. Он смеялся, не отрываясь от телевизора, и говорил: «Сделай меня красавчиком, Эмми Блю, на меньшее я не согласен». Его брат Элиот однажды заявил ему: «Ты похож на нашу старую соседку Летицию», – а Лукас схватил зеркало, посмотрелся и сказал: «Блин, и правда! Ну привет, Летиция, хочешь перепихнуться?» В моих воспоминаниях с ним небо всегда ясное, а солнце – яркое, даже если на самом деле это было не так.
– Картошка из моей фритюрницы восьмидесятых годов – так себе причина, чтобы не взрослеть, Люк.
– Да я знаю, но просто… – он достаёт руку из кармана, проводит ей по волосам. – Порой я скучаю по тем временам. Ведь и ты скучаешь, правда? Мы были такими юными, глупыми, пьяными, и ты будила меня, жарила яичницу, и картошку, и покупала такой толстый белый хлеб в странной не то булочной, не то службе заказа такси.
– У Неда, ага.
– У Неда, – Лукас хохочет. – Старый добрый Нед, неспособный определиться с профессией.
– А помнишь, каким кетчупом мы всё мазали? Дешёвым и радиоактивным!
– Ага. Уксусным. Вот уж дикое дерьмо!
– Мы в гостинице его и используем.
Лукас поворачивается ко мне. Его глаза скрыты за солнцезащитными очками, но я знаю, они округлились от изумления.
– Ты серьёзно? Я думал, это пятизвёздочный отель.
– Четырёх, – говорю я, – но экономим мы на чём можем. С годами этот чёртов кетчуп стал почти неоновым.
Лукас вновь смеётся и обнимает меня за талию. Мимо нас проходит группа подростков, сжимающих в тонких руках доски для серфинга. В такие минуты я понимаю, почему нас часто принимали за пару. Потому что Лукас всегда подыгрывал.
– Вот и два года пролетели. Жуткие? – он убирает руку, ведь подростки уже прошли. – Ты очень устала?
– От работы? Да нет, она хорошая. Правда, я не думала, что проторчу там два года, но люди очень милые. Хотя… в прошлом месяце я подала заявление в отдел кадров.
– Здорово, – говорит Лукас.
– Не то чтобы мне было там так уж плохо. Но ведь это…
– Работа официантки в отеле.
Не знаю почему, но его слова – как удар в грудь. Я съёживаюсь в комок, я понимаю, что мне не место здесь, в этом прекрасном городе, рядом с Лукасом в дизайнерской рубашке, который помолвлен и который несколько недель назад подписал крупнейший проект.
– Я хотела сказать: очень скудный заработок. Мне хотелось бы побольше. Хотелось бы опять позволить себе снимать квартиру.
– Да. Конечно, – он не поднимает глаз. – Ты ещё найдёшь хорошую работу, Эм. У тебя большой опыт – после стольких лет в этой фотостудии! И я всегда могу поговорить с папой.
– О чём?
Лукас пожимает плечами.
– У него в Лондоне полно друзей. Уверен, если я покажу папе твоё резюме, он найдёт кому позвонить.
– Но я не хочу работать в Лондоне, Люк.
Лукас морщится, на лбу появляются три хмурые складки.
– Но почему?
– Боюсь, я не смогу каждый день ездить на работу. Это просто не для меня.
– Хочешь сказать, работа официантки – для тебя, или…
– О Господи, – я замираю у раскрытой двери кафе. – Ты только послушай.
– Что? Что-то не так?
Я поднимаю руку вверх. Летний воздух такой нежный. И эта песня – та самая.
